Королевскую шекспировскую труппу Лондона, однако юристы убедили их, что такая жалоба не имела бы под собой оснований.) Оппенгеймеру особенно не понравился заключительный монолог, в котором автор приписал ему угрызения совести за создание атомной бомбы: «Я начинаю сомневаться, не изменили ли мы духу науки. <…> Мы выполняли за дьявола его работу». Характер испытаний, которые ему пришлось выдержать, приобрел в пьесе привкус дешевой мелодрамы. Короче говоря, Роберт счел текст пьесы дешевкой именно потому, что ей не хватало неоднозначности.

Зрители, однако, думали иначе. В октябре 1966 года в Лондоне был поставлен спектакль с Робертом Харрисом в роли Оппенгеймера, получивший огромную популярность. Один британский критик написал, что драма «заставляет лихорадочно мыслить». Харрис в письме Оппенгеймеру сообщил, что «зрители внимательны и полны энтузиазма, особенно молодежь, что одновременно нас удивило и обрадовало».

Позднее Оппенгеймер нехотя признал, что драматург повинен разве что в драматической аффектации. Французская постановка пьесы понравилась ему больше, потому что почти полностью опиралась на документы слушания, но и в этом случае Роберт посетовал, что обе постановки «превратили чертов фарс в трагедию». Как бы то ни было, пьеса Кипхардта привлекла к Оппенгеймеру внимание нового поколения европейских и американских зрителей. Пьесу в итоге поставили в Нью-Йорке, по ее мотивам сняли телевизионную документальную драму на Би-би-си и несколько других фильмов.

Жизнью Оппенгеймера занимались и другие медиапроекты. В 1965 году, на двенадцатую годовщину бомбардировки Хиросимы, телеканал Эн-би-си выпустил документальный фильм «Решение о применении атомной бомбы», в котором цитировались воспоминания Роберта об испытании «Тринити» 16 июля и приведенная им выдержка из «Бхагавадгиты»: «Теперь я смерть, разрушитель миров». В ходе другого телеинтервью его спросили, что он думает о недавнем предложении сенатора Роберта Кеннеди президенту Джонсону начать с СССР переговоры о прекращении распространения ядерного оружия. Оппенгеймер, глубоко затянувшись трубкой, сказал: «Они опоздали на двадцать лет. <…> Это следовало сделать на следующий день после “Тринити”».

Примерно в это же время Оппенгеймер узнал, что имеющий хорошие связи и сочувственно настроенный к нему журналист Филип М. Стерн работает над книгой о дисциплинарном слушании 1954 года. Хотя Стерна рекомендовали общие друзья, Оппенгеймер отказался давать интервью. «Эта тема, — объяснил он, — такова, что я не могу взглянуть на нее со стороны, ее очень большие, центральные элементы мне неизвестны. Не могу себе представить более ядовитого варева». Книга получится лучше, считал он, «без моего сотрудничества, предложений и скрытого одобрения». Книга Стерна «Дело Оппенгеймера: суд над безопасностью» вышла в 1969 году и получила одобрение критиков[39].

Весной 1965 года, к удовольствию Оппенгеймера, было закончено строительство новой институтской библиотеки. Ее разместили на берегу большого искусственного пруда среди безбрежного зеленого луга. Роберт считал ее своим наследием. Уоллес Харрисон, архитектор, спроектировавший коттедж на пляже острова Сент-Джон, создал проект библиотеки с оригинальной крышей, в которую вставил наклонные стеклянные светопрозрачные фонари. В дневное время они пропускали много солнечного света. Ночью электрическое освещение внутри библиотеки было направлено в потолок. С расстояния казалось, что над зданием в небе полыхает гигантский костер. Когда Лилиенталь похвалил место, выбранное для библиотеки, и ночные эффекты, Роберт ухмыльнулся «как мальчишка» и сказал: «Библиотека прекрасна, место тоже. К тому же они наглядная иллюстрация нашей неспособности предсказать самые очевидные последствия. То же самое случилось с нами и с бомбой в Лос-Аламосе. Что касается потолка библиотеки, мы просто хотели получить побольше света под правильным углом. <…> Днем это прекрасно работает. Но никто, ни один из нас не мог предсказать, что свет будет проникать не только внутрь, но и вовне — на небо».

Удовольствие от строительства библиотеки лишь отчасти компенсировало раздражение Роберта из-за стычек с различными сотрудниками факультета математики. Мелочные институтские интриги иногда вызывали у него вспышки гнева. «Проблема в том, — сообщил один из попечителей Льюису Строссу, — что Роберт любит ссоры и, в принципе, ненавидит людей. Ему следовало бы предложить уйти». Стросс упивался подобными доносами, но набрать достаточного для изгнания Оппенгеймера числа голосов все равно не мог.

И тут весной 1965 года Оппенгеймер заявил попечительскому совету, что решил покинуть должность в июне следующего года, когда закончится очередной учебный год. Стросс был среди тех, кто услышал эту новость напрямую от Оппенгеймера. Роберт назвал три причины ухода. Во-первых, от пенсионного возраста — шестидесяти пяти лет — его отделяли всего два года. Он не видел причины «сидеть и ждать звонка». Во-вторых, Китти «страдала от болезни, которую врачи считали неизлечимой». (В своих записках Стросс язвительно назвал недуг Китти дипсоманией — непреодолимым влечением к алкогольным напиткам.) Роберт пояснил, что это обстоятельство больше не позволяет им принимать у себя гостей или коллег. В-третьих, его отношения с некоторыми сотрудниками института, в особенности факультета математики, были «нетерпимы и становились все хуже».

Роберт собирался публично объявить о своем решении только через несколько месяцев, возможно, осенью. Однако в тот же вечер он принимал у себя институтских коллег, и Китти проболталась. Так как новость больше нельзя было утаить, попечители на скорую руку составили заявление для прессы, и сообщение появилось в газетах в воскресенье 25 апреля 1965 года.

Оппенгеймер уходил без особого сожаления, за исключением того, что ему приходилось покидать Олден-Мэнор, особняк, в котором он и Китти прожили почти двадцать лет. Роберт утешал себя мыслью о том, что попечители решили построить для него на территории института другой дом либо предоставить еще какое-нибудь жилье. Оппенгеймер нанял архитектора Генри Джендела и вместе с ним сделал макет нового дома — современной одноэтажной постройки из стекла и стали на участке в двухстах метрах ниже по дороге, ведущей к Олден-Мэнору. Однако Стросс явно в качестве личной мести использовал свое все еще значительное влияние члена попечительского совета, чтобы заблокировать проект. 8 декабря 1965 года Стросс заявил другим попечителям, что смотрит на эти планы «без энтузиазма». Позволить Оппенгеймеру жить в кампусе, доказывал он, тем более поблизости от Олден-Мэнора — ошибка. Еще один попечитель Гарольд К. Хохшильд перебил его, сказав «даже в Принстоне будет слишком близко». Стросс быстро убедил попечителей взять обещание обратно. Когда об этом на другой день сообщили Оппенгеймеру, он был «взбешен». Если таково решение совета, заявил он, то его ноги не будет в Принстоне. Гнев Роберта еще можно было понять, но Китти выместила свое негодование на одном из попечителей и его жене, которая пожаловалась Строссу на «возникший крайне неприятный разговор». Стросс держал свое невидимое влияние в секрете, Оппенгеймерам оставалось лишь строить догадки. Так дела обстояли в декабре.