— Жаворонок прилетел! — радостно вскрикнули раненые, приподнимаясь на койках.

Но Зина видела только забинтованную голову. Голова росла, закрывала собою все.

— Зина! — услышала она радостный окрепший голос. — Зина!

Теперь она не могла обознаться. Сердце радостно дрогнуло.

— Вячеслав! — вскрикнула Зина и бросилась к постели Любимова.

— Брата Зина нашла!

— Какой брата — мужа!

— А это мы сейчас узнаем, — раздался веселый, как всегда, голос Виталия Корнеевича.

Зина испуганно и стыдливо обернулась назад. Размазывая по лицу слезы, встала и шагнула к Виталию Корнеевичу. В палате наступила тишина. В волнении Зина не обратила внимания на стоявшего к ней спиной военного в белом халате.

— Ну говори, Зинаида Георгиевна, кого ты нашла в моем отделении? Кто он тебе? — строго посмотрел на нее поверх очков военврач.

— Жених, — смущенно пробормотала. Зина и посмотрела в глаза Виталию Корнеевичу.

— Жених?.. Любимов? — изумленно воскликнул военный.

— Папа, папа! — крикнула Зина и бросилась к отцу. Она громко, как в детстве, расплакалась.

— Успокойся, успокойся, дочка, — гладил ее по голове Савельев, глядя на Любимова. — Он не мог умереть!..

8

В лагерь Киоси возвратился только к вечеру. На кабине его автомашины развевался красный флажок за перевыполнение дневного задания. Еще издали он заметил во дворе что-то необычное: собравшись у бараков группами, военнопленные о чем-то оживленно разговаривали, взмахивали какими-то белыми бумажками, пожимали друг другу руки. Некоторые сумрачно расхаживали вдоль изгороди, одиноко курили в разных углах. «Что бы это могло означать? — удивился Киоси. — Торжествуют и печалятся, как в день подношения жатвы первому предку императора!»

В гараже его встретил Земцов.

— Опаздываешь, Киоси! — заметил он, показывая часы. — Непорядки!

— Выполнял приказ начальника, товарищ сержант, — весело отозвался он. — Вот распоряжение.

— Это другое дело! — разгладил Земцов на своей большой ладони бумажку. — По всей форме… А вас поздравить можно!

— Восемнадцать рейсов!

— Не с этим, Киоси. Земляки твои приехали, вагон писем привезли.

— Земляк… — непонимающе повторил шофер. — Кто это?

— Ну из Японии трое пожаловали. Наше начальство пригласило их, чтобы посмотреть, как вы живете. Один из них коммунист… Тебе тоже письмо есть, у товарища Канадзавы… вон он идет!

Киоси вдруг почувствовал прихлынувшую волну тревоги и радости. Письмо могло быть только от матери, Дольше писать некому. Домой он сообщил о себе еще в октябре, но в душе сомневался, что письмо дойдет, и уж совсем не верилось, что придет ответ.

Мать писала ему в потусторонний мир, что государь сообщил ей о его смерти и прислал поминальную чашечку. Она недоумевала, почему Киоси присылает свои письма по почте, а не через храм Ясукуни, в котором она часто бывает и разговаривает с ним.

Это письмо омрачило Киоси.

— Тоже похоронили? — спросил Канадзава, заметив его угнетенность.

— Да! — тяжело вздохнул Киоси. — Император поспешил похоронить нас, потому что мы сдались по его воле в плен русским… Идем послушаем, что рассказывают наши… это — земляк.

Они подошли к бараку, военнопленные сгрудились возле стоявшего у стола рослого довольно пожилого японца.

— Японский народ добился многого, — расслышал Киоси его тихий голос. — В Новый год император публично опроверг легенду о своем божественном происхождении. Он заявил, что узы между ним и народом не обуславливаются ложной концепцией, что император божественен и призван править миром. Его помощники во главе с Тодзио предстанут перед международным судом как военные преступники. Сейчас из тюрем освобождены политические деятели, в стране объявлена свобода слова, печати, собраний, разрешена организация политических партий и профсоюзов. Японские женщины стали равноправными с мужчинами.

Киоси слушал жадно. Ему не верилось, что этот мужчина рассказывает о Японии, о его родине, которую еще несколько месяцев тому назад он видел угнетенной, бесправной.

— Но впереди еще большая борьба! — продолжал оратор. — Борьба за полные демократические права и независимость нашей родины. Но либеральные и консервативные партии ратуют за Сделку с американцами…

В это время говорившего прервал рядом сидевший полный в больших роговых очках мужчина. Он выкрикнул свои слова громко и сердито.

— Чего он кричит? — спросил Киоси подошедший к ним Земцов.

— Это — либерал, — торопливо шепнул Киоси. — Он говорит, что народ поддерживает их политику и выдвинул председателя либеральной партии Хатояма кандидатом на пост премьер-министра… Он говорит, что нужно запретить забастовки, коллективные договора с правительством, трудовые…

Вдруг Киоси, расталкивая товарищей, пробрался к столу. Его появление оказалось настолько неожиданным, что спорившие умолкли и выжидательно смотрели на него.

— Нам известно, к чему приводит политика запрещения забастовок, трудовых конфликтов, народного фронта! — громко и взволнованно выкрикнул он либералу. — Мы читаем газеты, даже японские, и знаем, чего добиваются консерваторы, либералы, социалисты. Мы знаем, что новую конституцию нам пишет Макартур, сохраняя за императором его власть. Но такая американская конституция нам не нужна! Мы ее до сих пор чувствуем на своих плечах!

— Нас уже похоронили в Японии!

— Император поспешил прислать извещения и поминальные чашечки! — раздались выкрики военнопленных.

— Не только нам! — крикнул Киоси. — Божественный микадо преподнес поминальную чашечку всей нации… Мы просим вас, — обратился Киоси к приезжим, — расскажите на родине, что мы добросовестно заглаживаем в плену позор, к которому привели страну император и его ставленники. Что мы имеем права больше, чем другие, задать вопрос: куда ты теперь пойдешь, Япония? По каким дорогам? По дороге мира или войны?

9

3 мая 1946 года последние части советских войск возвращались из Маньчжурии на Родину. Сорок шестая Краснознаменная Харбинская дивизия переходила границу в районе Сабурово в пешем строю, при развернутых знаменах. Склоны сопок на ее пути были усеяны народом, пестрели тысячами советских и китайских флажков, благоухали цветами.

— Сегодня большой праздник у вас, Лю-бим, — задумчиво проговорил Ван, не отрывая взгляда от дороги, по которой двигались войска.

Они стояли на вершине Тигрового хребта, держа коней в поводу. Ван был в новенькой форме китайского пограничника. Любимов в парадном мундире с Золотой Звездой героя на груди. Он был бледен, худоват, но на щеках алел свежий румянец, а в глазах сиял прежний задор.

— Да, Ван! У нашего, народа большой праздник, — медленно отдавался Любимов. — Когда войска возвращаются домой не как завоеватели или покорители, а как победители — это большой праздник!

— Это праздник и нашего народа. Посмотри! — указал Ван на пограничную долину, где встречающие смешались с провожающими. — Ты видел когда такую границу? Раньше это была полоса смерти, теперь — граница двух великанов!

— Да, Ван! Теперь это граница дружбы двух великанов.

— А я многого не пойму, Лю-бим! — вдруг с юношеской пылкостью воскликнул Ван. — Ваше правительство заключило с Чан Кай-ши договор о дружбе,