— Ну что ж — правильно! — после паузы одобрил тот. — Техники пока в сельском хозяйстве мало и плохая — довоенная. С запчастями трудно. Ожидаем в скором времени — армия должна кое-что подбросить. А вы берегите его: рано за службу берется, — обратился он к Клавдии: — И нам пока трудности не разрешают запретить ему и отправить месяца на два на курорт. Вместе едете?

— Нет, один! — поспешил ответить Бурлов.

— Советовать в этих случаях что-либо трудно! — заключил собеседник, взглянув на Клавдию, потом на Бурлова.

Попрощавшись, направились к Комсомольской площади. Несколько минут шли молча.

— Знаешь, кто это? — спросил Федор Ильич. — Секретарь горкома.

— Ну зачем? Зачем туда едете? — воскликнула она. — Вот и секретарь говорит, что нужно поберечься. Остались бы здесь, проверили здоровье.

— Я здоров, Клава! — недовольно прервал ее Бурлов. — В инвалиды зачислять себя не хочу.

— Федор Ильич! — обиделась Клавдия. — Вы же знаете, что я не так хотела сказать… Я перейду в общежитие, к девчатам. Целый дом в вашем распоряжении.

— Дом, Клава, как говорит Федорчук, не моя планида! — задумчиво отозвался Бурлов. — В собственном доме иногда плесень заводится…

— С чего бы! — не поняла Клавдия. — У нас дом на кирпичном фундаменте…

— Не то, Клава! — возразил Бурлов. — Дом привязывает к месту, сушит душу. Огородил клок, вроде дал клятву: будь не будь здесь город, полезный он, бесполезный, нужен ты здесь, нет, — все неважно, как-нибудь пробитую! Скорей, скорей — и в свой закуток, как в клетку.

— Клетка! — механически повторила Клавдия. — Я в этой клетке всю жизнь!

— У тебя, Клава, сложилась уже своя жизнь, а мне нужно всем этим обзаводиться снова.

— Почему же не здесь… не со мной, — чуть слышно прошептала Клавдия, глядя себе под ноги.

Она чувствовала на себе взгляд Бурлова. Этот неизвестный взгляд леденил Клавдию. Что в нем сейчас? Насмешка? Жалость? Удивление? Или все вместе. Что он сейчас скажет? Наверно пошутит? Бурлов остановил ее и взял за руки. Он был немножко бледен и растерян.

— Ты понимаешь, что говоришь? — незнакомым голосом спросил он. — Я здоров условно: для труда, для жизни… Ты молодая, красивая!.. Я не смогу с тобой танцевать, не смогу бегать, не смогу даже при необходимости надежно поддержать тебя… Я тебе, Клава, не пара, — хрипловато и грубо заключил он.

— Федор Ильич! — в отчаянии выкрикнула Клавдия. — Зачем вы так? Для меня вы…

— Нет, Клава, — остановил ее Бурлов. — Соберись с мыслями. Поживи одна, подумай. Когда человек на глазах, может и привычка сойти за настоящее чувство… Проводи до вокзала.

Когда паровоз уже протяжно свистнул, Федор Ильич привлек Клавдию и поцеловал ее в полуоткрытые губы.

— Ох-х! — счастливо задохнулась Клавдия. — Продам, брошу дом, приеду к тебе! — горячо прошептала она. — И дочь поеду, заберу: моя она будет, моя!

Бурлов промолчал.

4

Команда Рощина двигалась вдоль Амура, подрывая по два-три укрепления ежедневно. Накануне вышли к знаменитому ансамблю «Сэймон» — «главные ворота» — железобетонной береговой армаде в десять артиллерийских и девятнадцать пулеметных казематов, нацеленных на Благовещенск — центр Амурской области. Здесь и застал команду первый снег. Он посыпал с вечера крупными лохмами мыльной пены; окутывая ими кусты, увешивая деревья, устилая землю. Природа вначале вяло сопротивлялась, потом покорилась и вздохнула слабым морозцем в своем глубоком сне.

— Отбой лету! — констатировал Рощин, выйдя поутру из своей машины. — Сегодня кончаем, сапер?

— Так точно! — отозвался тот, усиленно растирая себя снегом. — С десяток машин снарядов подвезем и бухнем!

В это время около бивуака остановилась машина Сахалянской комендатуры.

— Приветствую, майор! — крикнул комендант, спрыгивая с автомашины на ходу. — Тебе пакет!

Рощин вскрыл конверт. Штаб армии требовал отправить в свои части четырнадцать солдат, подлежащих демобилизации из армии. Четырнадцатым в списке числился Федорчук.

— Менэ! Демобилизовать! — ужаснулся Денисович, выслушав сообщение майора. — Як же так?

Было смешно и грустно смотреть на посеревшее лицо бесстрашного рубаки, пронесшего в своем сердце большую любовь к людям и такую же ненависть к «человекам». Только за палаткой, очевидно, поняв случившееся душой, вдруг взревел неповторимым голосом:

— Б-р-атця, до-о дому!

— Что у вас намечается сегодня, майор? — спросил комендант, собравшись уезжать.

— Всего один взрыв на 12 часов дня, — доложил Рощин.

— В Сахаляне не полетят стекла, как в прошлый раз? — спросил комендант.

— Тогда взрывали боеприпасы, — обиженно отозвался сапер.

На родной земле хотите побывать? — неожиданно спросил комендант. — Через часик я тронусь на тот берег… Только предупреждаю: на реке шуга.

— Охотно еду, — согласился Рощин.

А я… А меня! — беспокойно зашептал Федорчук.

— Разрешите и старшину взять? — спросил майор.

Захватим и старшину, — согласился комендант. — В городе не были? Посмотрите.

Сахалян был изрядно разрушен японцами. Вид у него был мрачный, обветшалый, улицы грязные, пропитанные запахом нищеты. До войны он являлся шпионско-диверсионным форпостом. В явочных квартирах атамана Семенова здесь собирались все приверженцы молоха — символа жестокой и неумолимой силы, требовавшей от людей жертв. В захудалой гостинице заключались сделки на миллионные диверсии, убийства, заражения целых районов.

Напротив Сахаляна, на противоположном берегу Амура, был хорошо виден советский город Благовещенск. Катер, обходя ледовые поля, пересек реку.

— Выдно город пэрежил войну безбедно, — заметил Федорчук, когда уже шли по улицам Благовещенска. — Народ с виду крепкий.

— Всяко было, — отозвался комендант, из чего майор заключил, что тот местный служака. — За войну фронту дали шесть миллионов рублей. Вон там Дом Красной Армии, а это, откуда вышел военный, обком партии.

— Бурлов! — вдруг выкрикнул Рощин. — Простите! — бросил он коменданту и перебежал дорогу.

Федор Ильич даже слегка побледнел.

— Откуда, Анатолий?

— С той стороны — из Сахаляна…

— Со мною, Федор Ильич, по-гражданскому! — счастливо проворкотал Федорчук, обнимая Бурлова. — Старшина в демобилизации. Вы шо тут делаете?

Они перешли на противоположную улицу и присели на крыльце музея.

— Земли много в колхозах? — сейчас же хозяйственно осведомился Федорчук, как только Федор Ильич рассказал о назначении.

— Земли, Денисович, в области столько, сколько, пожалуй, на всей Украине. Только обрабатывать по-настоящему пока некому и нечем.

— Ну-у? — недоверчиво выдохнул Федорчук.

— Один живешь? — спросил Рощин.

— Один… пока, — с неловкой улыбкой отозвался Федор Ильич.

— Значит, разведал цель? — довольно пошутил Рощин.

— Знаешь кто? Клава Огурцова!

— Огурцова? — не то испугался, не то изумился майор и посмотрел на Бурлова. «Что ты сделал?» — хотел выкрикнуть он, но не смог.

Наступило долгое и неловкое молчание, и Рощин вдруг почувствовал, что не сможет сейчас взглянуть Федору Ильичу в глаза, и смотрел в землю. Тот, казалось, что-то ждал от него. Федорчук, поняв, что лишний, отошел в сторону и достал кисет.

— Ты ее хорошо узнал? Веришь ей? — наконец спросил Рощин.

— Верю, Анатолий! — тихо, но твердо отозвался Бурлов.

И снова