сомневаться не приходится: они были напечатаны только в 1859 году, а французская рукопись, написанная рукой самой Екатерины, хранится в национальном архиве в Москве. Можно ли им доверять? В общем и целом история, которую они рассказывают, подтверждается другими источниками.38 Их вина не в лживости, а в пристрастности; это история, рассказанная хорошо, с остроумием и живостью, но отчасти это апология того, что она свергла мужа и так спокойно перенесла известие о его убийстве.

Она родилась в Штеттине, Померания, 21 апреля 1729 года, и была окрещена Софией Августой Фредерикой в честь трех своих теток. Ее матерью была принцесса Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская; через нее Екатерина приходилась двоюродной сестрой Петру. Ее отцом был Кристиан Август, принц Анхальт-Цербстский в центральной Германии, генерал-майор в армии Фридриха. Оба родителя были разочарованы рождением девочки; мать скорбела, как будто это был выкидыш. Екатерина искупила вину за свой пол, развив в себе мужественность генерала и государственную мудрость императора, оставаясь при этом самой востребованной и найденной любовницей в Европе.

В детстве она перенесла множество болезней, одна из которых была настолько тяжелой, что на всю жизнь оставила ее деформированной: «позвоночник шел зигзагом», «правое плечо было намного выше левого»; теперь она «приняла форму буквы Z». Местный палач, ставший специалистом по вывихам, заключил ее в корсет, «который я не снимала ни днем, ни ночью, кроме как при смене белья»; и «через восемнадцать месяцев я начала проявлять признаки выпрямления».39 Ей так часто говорили, что она некрасива, что она решила развивать интеллект как замену красоте; это был еще один случай, когда ощущаемый дефект стимулировал компенсаторные способности. Ее уродство исчезло, когда половое созревание округлило ее углы, превратив их в изгибы. Несмотря на все невзгоды, она обладала «счастливым нравом» и такой природной живостью, «которую не нужно было сдерживать».40

Ее воспитывали наставники, особенно лютеранский священник, который страдал от ее вопросов. Разве не справедливо, — спрашивала она, — что Тит, Марк Аврелий и все великие люди древности, пусть и добродетельные, должны были быть прокляты, потому что не знали об Откровении?» Она так хорошо аргументировала свою позицию, что учитель предложил выпороть ее, но вмешалась гувернантка. Особенно ей хотелось узнать, что представлял собой тот хаос, который, согласно Бытию, предшествовал Творению. «Его ответы не удовлетворили меня, и «мы оба вышли из себя». Его еще больше донимали ее настойчивые требования объяснить, «что такое обрезание?».41 Другие ее учителя и гувернантка были французами, так что она хорошо усвоила этот язык; она читала Корнеля, Расина и Мольера и была явно готова к Вольтеру. Она стала одной из самых образованных женщин своего времени.

Весть об этой яркой принцессе дошла до императрицы Елизаветы, жаждавшей заполучить девушку, которая могла бы передать Петру ум по наследству. 1 января 1744 года матери Софьи пришло приглашение отправиться с ней в гости к русскому двору. Родители колебались; Россия казалась им опасно нестабильной и примитивной, но Софья, догадываясь, что ее рассматривают в качестве жены великого князя, умоляла ответить утвердительно. 12 января они отправились в долгий и трудный путь через Берлин, Штеттин, Восточную Пруссию, Ригу и Санкт-Петербург в Москву. В Берлине Фредерик развлекал их и увлекся Софьей, «задавая мне тысячу вопросов, говоря об опере, комедии, поэзии, танцах, обо всем, словом, что только можно представить в разговоре с четырнадцатилетней девочкой».42 В Штеттине «мой отец нежно отпустил меня, и я видела его в последний раз; я горько плакала». Мать и дочь с пышной свитой добрались до Москвы 9 февраля, проехав на санях пятьдесят два часа из Петербурга.

В тот вечер она встретилась с Петром во второй раз и снова осталась под приятным впечатлением, пока он не признался ей, что является убежденным лютеранином и влюблен в одну из придворных дам.43 Она заметила, что его немецкий акцент и манеры были неприятны русским; со своей стороны она решила досконально выучить русский язык и полностью принять православную веру. К Петру она испытывала «не более чем равнодушие», но «я не была равнодушна к русской короне». Ей дали трех учителей — по языку, по религии и по русским танцам. Она так усердно занималась — однажды встала с постели посреди ночи, чтобы выучить уроки, — что 22 февраля слегла с плевритом. «Я оставалась между жизнью и смертью двадцать семь дней, в течение которых мне шестнадцать раз пускали кровь, иногда четыре раза в день».44 Ее мать потеряла расположение двора, попросив вызвать лютеранского священника; София завоевала много сердец, попросив греческого священника. Наконец, 21 апреля она смогла появиться на публике. «Я стала худой, как скелет;… мое лицо и черты были нарисованы, волосы выпадали, и я была совершенно бледной».45 Императрица прислала ей горшочек румян.

28 июня Софья с впечатляющим благочестием прошла обряд обращения в православную веру. Теперь к ее существующему имени добавилась Екатерина Алексеевна; отныне она была Екатериной. На следующее утро в большом соборе, Успенском соборе, состоялось ее официальное обручение с великим князем Петром. Все, кто видел ее, были довольны ее тактичной скромностью; даже Петр начал любить ее. После четырнадцати месяцев ученичества они обвенчались 21 августа 1745 года в Петербурге. 10 октября мать Екатерины уехала на родину.

Питеру было семнадцать, его жене — шестнадцать. Она была красива, а он — прост, переболел оспой в год их помолвки. Она была умственно одаренной, а он, по словам Соловьева, «выказывал все признаки умственной отсталости и походил на взрослого ребенка».46 Он играл с куклами, марионетками и игрушечными солдатиками; он так любил собак, что держал несколько из них в своей квартире; Екатерина не знала, что хуже — их лай или их вонь.47 Он не улучшил ситуацию, играя на своей скрипке. Его пристрастие к спиртному усилилось; «с 1753 года он напивался почти ежедневно».48 Императрица Елизавета часто упрекала его за недостатки, но не дополняла наставления примером. Ее больше беспокоила его неприкрытая неприязнь к России, которую он называл «проклятой землей»;49 его презрение к православной церкви и духовенству, а главное, его идолопоклонство перед Фридрихом Великим, даже когда Россия и Пруссия находились в состоянии смертельной войны. Он окружил себя «голштинской гвардией», состоявшей почти из одних немцев; в своем доме удовольствий в Ораниенбауме он одел своих слуг в немецкие мундиры и подверг их прусским учениям. Когда русские генералы Фермор и Салтыков разбили пруссаков в 1759 году,