поводу опасностей, утрат, нужды, позора, нищеты, в которые, как они подозревают и предчувствуют, они всенепременно будут ввергнуты в грядущем. Lugubris Ate [Скорбящая Ата] взирает на них с таким неодобрением, что Аретей удачно называет это angorem animi, душевной досадой, непрерывным мучением. Они навряд ли способны испытывать удовлетворение или наслаждаться душевным покоем, хотя, по мнению других, совершенно счастливы; они ходят, пребывают, бегают, ездят верхом, но ведь post equitem sedet atra cura[2472] […Забота / И за седлом примостится конским]; они не в силах избавиться от этой роковой кары, в каком бы обществе они ни появились, пусть даже самом желанном, все равно haeret lateri lethalis arundo[2473] [смертельная стрела впивается ему в тело], как у пораженного ею оленя, скачет ли он или бредет, находится ли по-прежнему в стаде или пребывает наедине с собой, эта беда неотлучно при нем; нерешительность, непоследовательность, душевная опустошенность, тревоги, мучения, озабоченность, недоверчивость, подозрения продолжаются, как и прежде, и они не в силах избавиться от них. Вот так и он жалуется[2474] у поэта:

Domum revortor moestus, atque animo fere

Perturbato, atque incerto prae aegritudine,

Adsido: accurrunt servi soccos detrahunt:

Video alios festinare, lectos sternere,

Coenam apparare, pro se quisque sedulo

Faciebant; quo illam mihi lenirent miseriam.

[Домой иду в печали и смятении,

Не зная, что мне делать, с огорчения.

Сажусь; снимают обувь, подбежав, рабы;

Гляжу — спешат другие, ложа стелются;

Обед готовят; дружно все работают,

Мою печаль смягчить стараясь всячески.]

Он возвращается домой с душой печальной и озабоченной; его слуги делают все, что в их силах, дабы ему угодить; один снимает чулки, другой стелет ему постель, а третий подает ужин, они делают все возможное, чтобы облегчить его горе и как-нибудь развеселить; он же пребывает в глубоком унынии, потому что потерял сына, illud angebat [и это его мучило] и было его Cordolium [сердечной печалью], его болью, страданием, которое невозможно было исцелить. Отсюда часто проистекает испытываемая ими <меланхоликами> усталость от жизни и приходит на ум роковое желание покончить с собой; taedium vitae [усталость от жизни] — это обычный симптом, tarda fluunt, ingrataque tempora{1872} [время тянется медленно и совершенно безрадостно], и вскоре они от всего испытывают усталость; то нет желания даже пошевелиться, а то не сидится на месте, лежат в постели — хочется тут же встать, не успели встать — вновь хочется лечь, только что были довольны, глядишь, уже опять недовольны; сейчас им все по душе, но вот уже все не нравится, от всего устали, sequitur nunc vivendi, nunc moriendi cupido [в одно время им хочется жить, в другое — умереть], говорит Аврелиан (lib. I, cap. 6 [кн. I, гл. 6]), но по большей части они убеждены, что vitam damnant[2475] [жизнь не стоит того, чтобы жить], неудовлетворенные, не знающие покоя, приходящие в замешательство по всякому поводу или причине, а то и вовсе без оных, они очень часто, как я уже сказал, чувствуют искушение наложить на себя руки: Vivere nolunt, mori nesciunt[2476], они и жить не хотят и умереть не умеют{1873}, они жалуются, проливают слезы, сетуют и считают, что ведут самую ужасную жизнь, что никогда ни одному из людей не было так плохо, что каждый постучавшийся в их дверь нищий в сравнении с ними счастливец, и они бы с удовольствием поменялись с ним своим жребием, особенно если одиноки, праздны и разлучены с обычным своим окружением, терпят мучения, раздражены или раздосадованы горем, страхом, страданиями, недовольством, леностью, подозрениями или другими подобного рода чувствами, завладевшими ими помимо их воли. Но все же со временем, возвратясь в тот круг людей, который им по душе или удовлетворяет их, suam sententiam rursus damnant, et vitae solatio delectantur, они, как замечает Октавий Горациан{1874} (lib. II, cap. 5 [кн. II, гл. 5]), осуждают прежнее свое отвращение и вполне удовлетворены своей жизнью. В таком духе это продолжается до тех пор, пока не возникнет какой-либо новый повод для неудовлетворенности и тревоги, и тогда они вновь начинают испытывать усталость от своей жизни, усталость решительно от всего, хотят умереть и показывают, что живут скорее по необходимости, нежели из желания. Император Клавдий, судя по описанию Светония[2477], был в некоторой степени подвержен этому недугу, ибо, когда его мучили боли в желудке, у него возникало желание покончить с собой. У Юлия Цезаря Клодина (consil. 84 [совет 84]) был один пациент, поляк, на которого это состояние воздействовало с такой силой, что не дававшие ему покоя страх и печаль вызывали у него ненависть к собственному существованию, ему все время хотелось наложить на себя руки, чтобы избавиться от этой муки[2478]; другой подобный случай был у Меркуриалиса, когда другой несчастный тоже хотел покончить с собой, и это состояние продолжалось в течение многих лет.

Подозрительнось и завистливость тоже весьма распространенные симптомы меланхолии; такие люди обычно недоверчивы, склонны заблуждаться и преувеличивать, facile irascibiles [легко раздражаются], несговорчивы[2479], обидчивы, неуживчивы и готовы брюзжать по любому ничтожному поводу[2480], даже cum amicissimis [с самыми близкими своими друзьями], и притом без всякой причины, datum vel non datum [есть для этого основание или нет], все равно они готовы scandalum acceptum [считать себя оскорбленными]. Сказанное в шутку они воспринимает обычно совершенно всерьез. Если их не приветствовали, не пригласили, не осведомились об их мнении, не позвали посоветоваться или не выказали каких-либо знаков уважения, не произнесли хотя бы незначительный комплимент или обошли каким-то церемониалом, они воспринимают это как пренебрежение, как знак неуважения, и это еще долгое время мучает их. Если двое о чем-то друг с другом разговаривают, что-то обсуждают или о чем-то шепчутся, шутят или вообще рассказывают какую-то историю, он убежден, что они имеют в виду именно его, относит все сказанное на свой счет, de se putat omnia dici. Если же разговаривают с ним самим, он готов ложно истолковать любое сказанное ему слово и воспринять его в самом плохом смысле; он не выносит, когда кто-нибудь смотрит на него в упор, даже если обращается именно к нему, смеется, шутит или фамильярничает, или часто произносит «гм», или тычет