— Ты сделал хороший выбор, — склонил голову вельможа. — Я помогу тебе в этом. Мои люди дадут тебе еду и оружие и выведут из города незамеченным.

Аоранг несколько растерянно побрел к выходу из сада. Вот только что он собирался свернуть шею Кирану, а теперь тот предлагает ему еду и оружие… Какое оружие? Он попытался себе представить, как вступает в схватку с Ширамом, как побеждает его… Бессмыслица. Святейший Тулум не позаботился обучить его владению оружием.

Он почувствовал, как большая лохматая голова трется о его бедро. Саблезубец, чувствуя тревогу своего единственного друга, пытался успокоить его и напомнить о себе. Аоранг на миг отвлекся от мрачных раздумий.

«Ты все еще здесь?» — мысленно обратился он к детенышу.

Саблезубец вместо ответа водрузил могучие передние лапы к нему на плечи и щедро лизнул шероховатым, как терка, языком его лицо.

— Я уйду далеко, и, может, навсегда, — тихо заговорил Аоранг. — А ты возвращайся в зверинец. Там будет хорошо. Там много еды…

Саблезубец вновь лизнул его прямо в нос.

— Нет, я говорю — возвращайся! Со мной ты не пойдешь. Сначала ты всех распугаешь, а потом за нами начнут охотиться. Ты понимаешь, что такое «охотиться»?

Об этом Рыкун не имел никакого представления. Но опустился на четыре лапы и уставился на друга, удивленно склонив голову. Аоранг сделал несколько шагов. Сзади раздалось гневное мяуканье.

— Да пойми же!

Мохнач повернулся, но зверя на месте уже не было. Лишь в кустах возле каменной изгороди мелькнула желтая пятнистая спина.

Глава 9. Разговор с огнем

Аоранг шагал по южному тракту. Широкая, ухоженная, прямая как стрела дорога тянулась среди полей и перелесков. Путь предстоял далекий, но молодого мохнача это не смущало. Он шел неутомимо и быстро и мог так идти очень долго — сколько сам желал. Время от времени он начинал разговаривать вслух сам с собой или тихо напевать. На душе у Аоранга было легко — впервые с того дня, как он возвратился в столицу и был схвачен городской стражей. У него появилась цель. Сам себе он не хотел признаваться, что был благодарен Кирану. Разумеется, не за то, что тот подстрекал его убить Ширама, а за то, что направил юношу туда, куда ему самому больше всего на свете хотелось, — вслед за Аюной.

Когда начало вечереть, Аоранг увидел семью косарей, отдыхавшую после дневных трудов на краю наполовину убранного поля. Он подошел к ним, поздоровался и спросил, не проходил ли сегодня мимо них царский поезд — всадники, свита на мулах, груженые повозки и крытые конные носилки, в каких путешествуют статуи богов и знатные персоны.

— Да, еще днем проехали, — подтвердили те.

Но смотрели на молодого путника недоверчиво и разделить трапезу, как велел обычай, не позвали. Аоранг не обиделся, он к такому давно привык. В любом из пределов Аратты он выглядел чужаком. Мохнача в нем опознавали не так уж часто — да оно и к лучшему. Жителей Змеиного Языка в Аратте видели редко, боялись и придумывали о них всякие небылицы. Мохнач же в человеческой одежде, да при этом без мамонта, — явление и вовсе непонятное, а потому вдвойне подозрительное.

Поэтому Аоранг поблагодарил косарей и отправился дальше. Он шел, пока совсем не стемнело, а царского поезда все не было видно. Но Аоранг не унывал. Если он и не догонит Аюну сегодня — то завтра-то уж наверняка! До Накхарана еще очень далеко, много дней пути, можно не спешить.

Поля понемногу сменялись пологими, заросшими редким лесом холмами. Пару лет назад Аоранг уже проезжал этим трактом. Он с удовольствием вспоминал, какими яркими станут через несколько дней звезды, как рощицы сменятся степями, как ночами начнет дуть теплый, пахнущий терпкой полынью ветер, а не прохватывать холодом подступающей с севера зимы. Но еще задолго до того он увидит Аюну!

Когда густо-синее небо усыпали звезды, он сошел с дороги и устроился в уютом, защищенном от ветра распадке между двумя холмами. Развел огонь, угостил священное пламя кусочком снеди, которую ему перед выходом собрали слуги Кирана, затем поел сам и с удовольствием растянулся на своем меховом дорожном плаще, расстеленном на земле.

Наконец можно было отдохнуть. Аоранг закрыл глаза, думая о том, что где-то совсем близко отдыхает его любимая. Завтра они встретятся.

Но что делать дальше?

«Похоже, кончилось мое житье при храме, — раздумывал Аоранг. — Кто я теперь? Учитель сказал — беглый преступник… Вернуться в племя, к мохначам? А как же Аюна?»

Ясно одно — жрецом ему теперь не бывать. Аорангу представилось, как он день за днем призывает на рассвете храмовых куниц, ухаживает за священными быками… Он покачал головой. Все то, что раньше составляло его жизнь, поблекло и потеряло смысл. Как будто он умер и родился заново — неизвестно кто и какого рода, один-одинешенек в чужом мире.

«Жрец приносит жертвы богу, и сама его жизнь посвящена Исвархе, — размышлял воспитанник Тулума. — Прежде я ни о чем ином и не мечтал. Но теперь я хочу искать Аюну и бороться за нее!»

Вызвать на бой Ширама, отнять у него невесту… Так бы поступил арий, воин. Мохнач вообразил себя в золоченых бронзовых латах, гордо стоящим на колеснице с луком в руках, вновь потряс головой и смущенно усмехнулся.

Нет, все не то!

«Не тому меня учили. Тулум надеялся, что когда-нибудь я тоже стану светочем тайных наук и докажу всем, что мохначи ничем не отличаются от прочих жителей Аратты. Что среди народов нет худших и лучших, есть лишь добрые и злые люди. Не разочарую ли я его? Кто даст ответ?»

Аоранг приоткрыл глаза и устремил взгляд в огонь. Потом резко сел и расположился перед костром, подогнув ноги и сложив руки перед грудью. Он низко склонил голову, приветствуя божество, — ибо Исварха вечно присутствовал в каждом пламени и всякий огонь был воплощением его силы.

— Святой огонь, прошу, помоги мне, — обратился к нему Аоранг. — Я на распутье и не знаю, куда идти. Мир изменился, и все, чему я учился прежде, оказалось напрасным. Что мне делать?

Пламя потрескивало, поедая сухие ветки. Воспитанник жрецов прислушивался долго, но божество молчало.

— Святой огонь, — вновь заговорил он, — прости меня за упрямство, но мне очень нужен ответ… Впереди мне, похоже, предстоит сражаться. Но разве в Ясна-Веде не сказано: оружие верного — добрые дела? «Благие мысли, благие слова, благие деяния» — мне это твердили с первого дня, как я появился в храме, раньше, чем