Камаль стоял вместе с матерью в машрабийе и глядел на отца, который шёл по дороге и с достоинством и вежливостью отвечал на приветствия дядюшки Хасана-парикмахера, Хадж-Дервиша-продавца варёных бобов, Аль-Фули-молочника, Байуми-продавца щербета и Абу Сари — владельца лавки, торгующей жареными закусками.

Затем Камаль вернулся к себе в комнату, и увидел, что Ясин стоит перед зеркалом и терпеливо и тщательно прихорашивается. Он сел на диван меж двух кроватей и начал разглядывать длинное крупное тело брата, его румяное полное лицо с загадочной улыбкой. Он искренне и по-братски любил его, хотя когда внимательно смотрел на него или думал о нём, никак не мог противиться скрытому чувству, что перед ним — «красивое домашнее животное», несмотря на то, что брат был первым, кто затронул струны его души гармонией стихов и сказочными идеями. Он, возможно, задавался вопросом, а мог ли тот, кто видел в любви суть жизни и духа, представить себе Ясина влюблённым? Ответ рисовался ему в виде скрытого или подлинного смеха. Да, что общего между любовью и этим набитым пузом?! Что общего между влюблённостью и этим жирным телом?! Что общего между высоким чувством и этим плотоядным насмешливым взглядом?! Он не смог сдержаться и почувствовал к брату презрение, смягчённое, правда, нежностью и симпатией. Иногда, а особенно в те моменты, когда к любви его примешивался приступ боли, это чувство не было лишено некого восхищения, даже зависти к брату. Так, Ясин, которого он когда-то возводил на престол и считал чародеем и королём в искусстве рассказывать истории и сказки, теперь казался ему таким далёким от трона культуры: он обнаружил, что брат читает поверхностно, довольствуясь только временем кофейных посиделок или даже частью этого времени, когда он бесцельно бродит взад-вперёд, не прилагая никаких усилий и не напрягаясь, почитывая «Аль-Хамсу» или какую-нибудь сказку, прежде чем отправиться в кофейню Ахмада Абдо. Праздная жизнь, лишённая великолепия любви и страсти к истинному познанию. Правда, он питал к нему братские чувства, к которым не примешивалось ничто другое… Фахми был не таким, как Ясин, он был идеалом для Камаля, его любовь и знания были возвышенным, хотя в последнее время ему стало казаться, что он сам несколько отличается от Фахми, так как его стремления переросли стремления брата. Да, его обуяло сильное сомнение, что соседская девушка — Мариам — могла зажечь в душе Фахми настоящую любовь, как та, что осветила его собственную душу. Он также сомневался, что постижение юриспруденции, к которой так стремился его покойный брат, было равным его стремлению к гуманитарным наукам, которые настолько его занимали. Он приглядывался к тому, что окружало его, критическим, обдуманным взглядом, и полностью ушёл в это, но остановился на пороге комнаты отца, не смея переступить через него: тот представал его глазам как нечто огромное, восседавшее на троне и бывшее вне всякой критики!

— Ты сегодня прямо жених!.. Сегодня праздник твоих научных достижений, не так ли?.. Если бы ты не был таким тощим, то у меня не было бы повода для придирки к тебе…

Камаль с улыбкой сказал:

— Меня и так всё устраивает.

Ясин бросил на своё отражение в зеркале последний взгляд, затем надел на голову феску и аккуратно наклонил её вправо, так что она почти коснулась его бровей, затем отрыгнул и сказал:

— Ты большой осёл с дипломом бакалавра, наслаждайся едой и отдыхом — на то они и каникулы. Откуда только у тебя взялась мысль читать во время каникул аж вдвое больше, чем ты читал в учебном году?! О Аллах, избавь меня от худобы и иже с ней!

Выходя из комнаты с опахалом с набалдашником из слоновой кости в руках, он сказал:

— Не забудь выбрать для меня новую историю, что-нибудь вроде «Пардалиан» или «Фауста», ладно? Прошло то время, когда ты выпрашивал меня прочитать тебе новую главу из романа. Теперь я выпрашиваю у тебя истории!

Камаль вздохнул с облегчением, оставшись один. Он поднялся и пробормотал: Как моё тело может раздобреть, если моё сердце никогда не дремлет?!.. Ему нравилось молиться лишь когда он оставался один в комнате. Молитва была для него больше похожей на священную борьбу, в которой принимали участие и сердце, и ум, и дух. Борьба, в которой он не жалел усилий для победы чистой совести, даже подвергая себя отчёту за любые упущения и мысли… Что же касалось обращения к Богу с просьбами после молитвы, то они были только о ней одной…

3

Абдуль Муним: Двор просторнее крыши. Мы должны сдвинуть крышку с колодца, чтобы увидеть, что в нём…

Наима: Мама, тётя и бабушка будут сердиться…

Усман: Нас никто не увидит…

Ахмад: Колодец ужасен, и любой, кто туда посмотрит, умрёт.

Абдуль Муним: Мы поднимем крышку. А потом посмотрим туда издали… — Затем уже громко… — Идите сюда, давайте спустимся.

Умм Ханафи (Преграждая им дверь на крышу): У меня не осталось сил, чтобы подниматься и спускаться. Вы сказали: Поднимемся на крышу. И поднялись. Сказали: Спустимся во двор. И спустились. Сказали: Залезем ещё раз на крышу. И залезли ещё раз. Что вам опять нужно во дворе?.. Внизу жарко. А здесь ветерок, и скоро зайдёт солнце.

Наима: Они поднимут крышку колодца, чтобы посмотреть туда…

Умм Ханафи: Я позову госпожу Хадиджу и госпожу Аишу.

Абдуль Муним: Наима врёт, мы не будем снимать крышку и подходить к нему, мы поиграем на крыше немного, затем вернёмся. Оставайся здесь, пока мы не вернёмся.

Умм Ханафи: Оставайтесь здесь!.. Я буду следовать за вами по пятам. О Аллах, направь их по верному пути… Во всём доме не найдёшь места более красивого, чем крыша. Посмотрите на этот садик!

Мухаммад: Ляжь, чтобы я на тебя сел верхом…

Умм Ханафи: Хватить ездить верхом. Выберите себе другую забаву.