— Халиля Шауката, — особенно его большие выпуклые глаза со спокойным апатичным взглядом, а в противовес этому у сыновей Хадиджи — Абдуль Мунима и Ахмада — кожа, хоть и была такой же, как в семье Шаукат, однако их маленькие красивые глазки были копией глаз матери и бабушки. Носы же были похожи на нос их матери, а точнее, деда по материнской линии. Ридвану же ничего не оставалось, как получиться красавцем — глаза отца, или точнее, бабушки, Ханийи — такие же чёрные, словно подведённые сурьмой, кожа цвета слоновой кости семейства Иффат, и прямой нос Ясина. Да, черты всей семьи сияли на его лице. Прошло очень много времени с тех пор, как его дети цеплялись за него без всякого страха, и это его ничуть не стесняло — точно так, как сейчас делали внуки. О, какие это были дни! И какие воспоминания! Ясин и Хадиджа, Фахми, затем Аиша и Камаль. Он щекотал их под мышками и сажал себе на плечи. Интересно, помнят ли они ещё это?.. Он и сам почти что забыл. Наима улыбалась своей прекрасной улыбкой, украшенной смущением и вежливостью; Ахмад просил ещё шоколадок и рахат лукума, а Усман стоял и с нетерпением ждал ответа на просьбу Ахмада. Мухаммад же помчался к золотым часам и перстню с алмазом, что лежали внутри фески, и схватил их, так что Халилю Шаукату пришлось применить силу, чтобы выхватить их у него. Какое-то мгновение господина Ахмада обуревали смущение и замешательство: окружённый со всех сторон своими дорогими внуками, он не знал, что ему делать… Ближе к вечеру он вышел из дома и направился в лавку, и с его уходом остальные члены семьи, собравшиеся в гостиной, смогли, наконец, насладиться полной свободой.

Гостиная на верхнем этаже унаследовала роль гостиной на покинутом нижнем этаже, была устлана теми же циновками и заставлена теми же диванами, а к потолку её прицепили большую люстру, и она стала местом посиделок и кофейней для тех, кто остался жить в этом старом доме. В течение дня, несмотря на свою переполненность, эта комната сохраняла покой, и хоть от отца и остался единственный след — распространившийся по дому аромат его одеколона, — они смогли перевести дыхание. Разговоры и смех становились всё громче, в комнате началось движение, и семейная посиделка снова приняла свой прежний вид: Амина сидела на диване перед кофейным сервизом, а на другом диване перед ней — Хадиджа и Аиша, а на третьем диване уселись Ясин с Камалем. Вскоре к ним также присоединились Ибрахим и Халиль Шаукат — после ухода Ахмада. Ибрахим сел справа от тёщи, а Халиль — слева.

Едва Ибрахим уселся на своё место, как обратился к Амине заискивающим тоном:

— Да благословит Аллах эти руки, что подали нам эти вкуснейшие блюда, — затем он перевёл свои крупные томные глаза на всех собравшихся, словно обращался ко всем. — Ох уж это рагу…, рагу!.. Чудо этого дома. Но не сами его ингредиенты — хотя они замечательные и вкусные, — а то, как именно их потушили. В тушении вся изюминка!! Это искусство и самое настоящее чудо. Покажите мне такое же рагу, вроде того, что мы сегодня ели!..

Хадиджа внимательно следили за его словами, не то подтверждая его признания в кулинарном мастерстве матери, не то протестуя против того, что он её совершенно игнорирует. И когда он остановился, чтобы дать возможность остальным слушателям выразить своё мнение, не сдержалась и сказала:

— Это бесспорно и нет нужны в свидетельстве о том, но я напомню — думаю, что это заслуживает внимания — что вы неоднократно наполняли свой живот в собственном доме такими же рагу, ничуть не менее вкусными, чем сегодняшнее!

Многозначительная улыбка появилась на лице Аиши, Ясина и Камаля. Мать же, казалось, пыталась преодолеть своё смущение, чтобы произнести слова благодарности Ибрахиму и в то же время угодить Хадидже. Но Халиль Шаукат опередил её и сказал:

— Госпожа Хадиджа оказалась права: её рагу достойнее всего, нельзя это забывать, брат…

Ибрахим перевёл взгляд с жены на тёщу, улыбаясь как бы в оправдание, а затем сказал:

— Упаси Боже, чтобы я забыл об этом её достоинстве, но в любом случае я лишь хотел поговорить о великой мастерице, — тут он засмеялся! — Я намекаю на искусство твоей матери, а не своей!

Он подождал, пока утихнет смех, вызванный его последними словами, затем продолжил восхвалять Амину, обратившись в её сторону:

— Но вернёмся к рагу. Кстати, почему мы ограничиваемся, говоря лишь о рагу?!.. На самом деле, все остальные блюда были не менее вкусными и роскошными. Возьмём, к примеру, фаршированный картофель, перчёный рис с потрохами и печенью, мулухийю, ассорти солений. И, о Аллах — такие мясистые куры!.. Скажите мне, дорогая тёща, чем вы их кормите?

Хадиджа с язвительной насмешкой ответила ему:

— Она кормит их рагу!

— Мне придётся долго ещё заглаживать признание превосходства этой семьи, но Аллах прощающ и милосерден в любом случае. Так давайте попросим Аллаха умножить радостные дни… Поздравляю тебя с окончанием бакалавратуры, господин Камаль. Иншалла, пусть тебе сопутствует успех и после получения диплома…

Амина покраснела от смущения и радости, и поблагодарила:

— Да благословит вас Аллах успехами ваших сыновей — Абдуль Мунима и Ахмада, а господина Халиля — успехами Наимы, Усмана и Мухаммада, — затем она обернулась к Ясину, — а Ясина — успехами Ридвана…

Камаль украдкой поглядывал то на Ибрахима, то на Халиля, и на губах его застыла улыбка, которой он обычно скрывал скуку и отсутствие интереса к разговору, в котором у него пропадало всякое удовольствие участвовать, даже если того требовал такт. Этот мужчина говорит о еде, как будто всё ещё сидит за столом, опьянённый своим чревоугодием. Еда… Еда… Еда… Эта тема не заслуживает такого внимания.

Эти двое странных мужчин, кажется, ничуть не изменились со временем, как будто были оторваны от его хода. Ибрахим сегодня точно такой же, каким был вчера, разве что ему было теперь около пятидесяти, однако единственным, еле заметным признаком возраста, были морщинки под глазами и в уголках рта, да невозмутимый тяжёлый взгляд, придававший ему не столько величавости, сколько праздности. Ни одного волоска —