сути не являются нейтральными, а есть предмет неприятия и согласия и содержат внутреннюю претензию на то, чтобы оцениваться в категориях добра и зла. Кто этого не делает, понимает их не как то, чем они неизбежно являются, а именно эмпирическими феноменами с присущими им ценностными качествами. Не учитывать эти ценностные качества означает неизбежно пройти мимо сути исторических предметов.

Пропагандируемое Максом Вебером разделение фактов и ценностей, гласит эта аргументация, не может поэтому соответствовать политическим предметам. Да ведь и вовсе невозможно исследовать социальные феномены, не вынося оценочных суждений. Постановка вопросов исторической науки, например, всегда определяется ценностями. Но это означает, что не логика, а субъективные интересы формулируют базовые понятия исследований. Разделение субъективных и объективных элементов не может быть поэтому реализовано ни в исторической науке, ни в общественных науках. Даже в сугубо описательных высказываниях всегда неизбежно присутствуют оценочные суждения. Следствием прямо понятой свободы от оценочных суждений являются ценностный нигилизм и моральное равнодушие. Бесчеловечные деяния не могут больше быть охарактеризованы как бесчеловечные. Постулат свободы от ценностных суждений вынуждает ученого совершенно нейтрально изображать события в концентрационных лагерях, лишая права определять их как жестокость. С таким подходом в конечном итоге выходишь на ту точку, «за которой сцена затемняется тенью Гитлера» (Лео Штраус).

При этом работающий эмпирически историк, заговорив о коррупции, группах интересов или поведении государственных мужей, неизбежно занимает оценочную позицию, поскольку подобные феномены конституируются вообще только за счет оценочных суждений. Чтобы иметь возможность отличить тиранический режим от демократии, а настоящую этику от всего лишь стиля жизни, нужно все-таки иметь чутье для их различения; однако это чутье с необходимостью включает и оценочное суждение. Другие приводят еще более радикальные аргументы, говоря, что невозможно представить себе свободную от оценок историческую науку, поскольку ничто не свободно от оценок. При изображении политических институтов и их решений описание, объяснение и предписание всегда идут рука об руку. Кроме того, все дефиниции возникают на нормативной базе.

Эти и подобные аргументы, с которыми предположительно хотя бы частично согласится немало историков, проходят, однако, мимо сути дебатов об оценочных суждениях. Бесспорно, что как при выборе предметов исследования и формулировке вопросов для исследования, так и при решении о том, какие аспекты предмета исследования рассматриваются в качестве важных, оценки играют роль так же, как и при интерпретации и использовании результатов исследования. Даже для внутренних научных критериев принятия решения («Этому источнику можно доверять?» или «Правильно ли рассчитан валовой общественный продукт?») оценки играют роль, которую не следует приуменьшать. На деле для большинства сторонников постулата о свободе от оценочных суждений речь идет скорее о нейтрализации предубеждений, которые могут исказить научный вывод.

Что определения могут быть получены (и) на нормативной базе, не является решающим доводом. Бесспорно, что в том или ином случае они вполне могут возникнуть на основе ценностных предпочтений. Но они ничего не говорят о мире. Это делают только высказывания, которые могут быть истинными или ложными. Дефиниции определяют использование понятий, то есть представляют собой конвенции. Если бы я назвал двойное государство Эрнста Френкеля овомальтиной и слово «овомальтина» сразу же определил как понятие «двойное государство», это ничего не изменило бы в моем высказывании о признаках дуальной системы господства национал-социализма. Дефиниции имеют исключительно функцию внутри соответствующих систем высказываний, в которых они используются. Оцениваются они в рамках эмпирико-аналитически ориентированной историографии исключительно на основе их плодотворности и логических качеств, как то: однозначность, непротиворечивость, экстенсиональность или интенсиональность, а говоря аналитическим языком, исключительно на основе их лексического, а не коннотативного, значения, т. е. по тому, какие еще качества резонируют или могли бы резонировать в данном понятии.

Сутью эмпирико-аналитической позиции в вопросах оценочных суждений, которую я здесь представляю, является вовсе не предположение, что свободное от оценок исследование является простым и возможно без всяких усилий, или что этот идеал может быть достигнут в реальности отдельным исследователем, а доказательство, что ввиду логической пропасти между фразами, означающими факт, и фразами, означающими долженствование, оценочные суждения не могут быть выведены из высказываний о фактах.

Ведь логические выводы имеют свойство в конечном итоге специфицировать то, что уже содержится в посылках. Если вывод включает компоненту долженствования, то логически ее можно убедительно обосновать лишь с помощью предложений, которые также содержат компоненту долженствования. Иначе говоря, оценочные суждения можно обосновать только другими оценочными суждениями. Подобным же образом это правило действует и для описательных высказываний. Следствие этого железного правила состоит в том, что оценочные суждения всегда прилагаются к фактам извне, что они характеризуют позицию того, кто их формулирует, но не предмет сам по себе. Противоречащие фактам высказывания, например «концентрационные лагеря — выдумка советской пропаганды», являются ложными и поэтому ненаучными. Отличающиеся друг от друга, даже противоположные нормативные высказывания, напротив, не только мыслимы, но и повсеместно распространены. Например, политика Меркель в отношении беженцев может описываться двумя учеными во всех деталях одинаково и одинаково анализироваться во всех ее последствиях, но с совершенно различных ценностных позиций, а именно с точки зрения так называемой культуры «добро пожаловать» и с точки зрения четко упорядоченного трансграничного сообщения. Проверить, опровергнуть или признать правдивыми можно было бы лишь описание и анализ этой политики в отношении беженцев, но не ее оценку как хорошей или плохой.

Что оценочные суждения действуют в самых разных местах историографического исследования, является азбучной истиной. Разумеется, постановка вопросов для исторических исследований определяется ценностями, как и вообще решение заниматься эмпирической исторической наукой или решение о соответствующем использовании результатов исследований. И, конечно, историческая наука, подобно другим наукам, занимается ценностными позициями, нормативными системами управления и идеологиями как социальными фактами, то есть как предметами исследования: оценка таких политиков, как Бисмарк или Наполеон, положительная или отрицательная оценка действий правительств и партийных программ или распространенные во многих обществах, становящиеся в определенные эпохи вирулентными, предрассудки в отношении этнических и религиозных групп, бесспорно, являются важными объектами эмпирической исторической науки.

Ценности имеют, следовательно, значение и в исторической науке, будь то в контексте так называемых открытий и так называемого использования или в качестве предмета ее анализа. Но в дебатах о свободе от оценочных суждений речь идет вовсе не об этом, а о том, что историческая наука — как и любая другая эмпирическая наука — по принципиальным причинам не в состоянии выдавать оценочные суждения, обоснованные эмпирической наукой. С одной стороны, оценочные суждения ничего не добавляют нашим знаниям об исторических процессах. С другой стороны, нормативные высказывания могут быть обоснованы только нормативно. Поэтому работающий эмпирически историк в своей роли ученого должен отказаться от оценочных суждений относительно