в конце концов исчезнет дискриминация Германии в военном отношении, которая воспринимается немецким народом как унижение и которая одновременно препятствует установлению равновесия в Европе, то это будет существенно способствовать устранению напряженности и стабилизации политических отношений».

Отклики на ноту были негативными не только во Франции. Великобритания, с которой Франция непосредственно после завершения Лозаннской конференции по репарациям заключила консультативный пакт, также решительно отвергла немецкие планы по перевооружению. Значительным недовольство было также в США и Италии, обычно с большей благосклонностью воспринимавших притязания Германии на равноправие. Принесла ли нота от 29 августа правительству Папена внутриполитические дивиденды, было в высшей степени сомнительным. Что же касается внешнеполитического аспекта, то эта акция привела прежде всего к изоляции Германии{562}.

Днем, когда была переведена стрелка немецкой внутренней политики, стало 30 августа 1932 г. Рейхспрезидент принял у себя в Нейдеке Папена, Гайла и Шлейхера. Гинденбург выразил свое согласие с экономической программой правительства, посчитав уместным добавить, что связанные с ней тяготы необходимо равномерно распределять на все профессиональные сообщества. Одобрение рейхспрезидента получил также проделанный канцлером общий анализ ситуации, заканчивавшийся следующим выводом: т. к. в новом рейхстаге исходя из всех прогнозов не удастся сформировать большинство, готовое к сотрудничеству с правительством, а возможная черно-коричневая коалиция сможет образовать только «мнимое» или «негативное» большинство, то правительство, очевидно, в скором времени будет рекомендовать ему, Гинденбургу, произвести роспуск рейхстага.

Вследза этим собравшиеся обсудили предположительную длительность переговоров о создании коалиции между Центром и национал-социалистами с тем, чтобы потом обратиться к следующей, весьма взрывоопасной проблеме. После роспуска рейхстага, сказал Папен, возникнет вопрос, должны ли будут новые выборы состояться в 60-дневный срок, установленный конституцией. «Если выборы будут перенесены на более поздний срок, то формально это, конечно же, будет нарушением соответствующих предписаний конституции, однако налицо бедственное положение государства, которое без сомнения дает право господину рейхспрезиденту отложить выборы. Господин президент, принося свою клятву, также взял на себя долг защищать немецкий народ от бедствий; новые выборы в столь политически беспокойное время со всеми его террористическими актами и убийствами означали бы большое бедствие для немецкого народа».

Рейхсканцлеру вторил министр внутренних дел Гайл, который 10 августа первым в кабинете высказался за перенос новых выборов. Сам же Папен в заключение заверил: «Если генерал-фельдмаршал и рейхспрезидент фон Гинденбург, который всегда был верен конституции, придет к решению единственный раз отклониться от конституции по причине особо бедственного положения страны, то немецкий народ полностью примирится с этим шагом». После этого Гинденбург выступил с заявлением, которого и ожидали трое его посетителей: «Господин рейхспрезидент высказывается в том смысле, что он, отвечая перед своей совестью и принимая во внимание бедственное положение государства, которое наступит после роспуска рейхстага, чтобы отвратить от немецкого народа эти беды, толкует положения статьи 25 Конституции таким образом, что в условиях особой ситуации новые выборы в рейхстаг могут быть перенесены на более поздний срок».

Для Папена, Гайла и Шлейхера это согласие Гинденбурга было по меньшей мере таким же важным, как и беспрепятственно выданное и тотчас же им подписанное полномочие произвести роспуск рейхстага. Рейхспрезидент и три главнейших члена правительства считали вполне допустимым нарушить конституцию, обосновывая это тем, что бедственное положение государства не оставляет им иного выбора. Не было недостатка и в немецких правоведах, которые были готовы оправдать подобный шаг как ultima ratio. Самый знаменитый среди них — Карл Шмитт в своем сочинении «Легальность и легитимность», законченном за 10 дней до «удара по Пруссии», развивал тезис о двух конституциях, на которые собственно распадается Веймарская конституция: первая, организационная часть, является формальной и нейтральной, а вторую часть, включающую основные права, Шмитт характеризовал как субстанциональную и ценностно определяющую. При благоприятных обстоятельствах обе эти части могут сосуществовать друг с другом, но эти условия, согласно Шмитту, отошли в прошлое. Первая часть была фактически аннулирована самими органами государственной власти, в то время как вторая продолжает действовать. Эту, подлинную, часть конституции можно спасти только в том случае, если окончательно поступиться первой частью. Во имя более высокой, плебисцитарной легитимности рейхспрезидент имеет право объявить войну чисто формальной «легальности» плюралистического партийного государства и устранить ее.

Следуя логике построений Шмитта, планы создания авторитарного государства также освящались легитимностью, поскольку рейхспрезидент поддерживает их своим авторитетом.

Аргументация Иоганна Хекеля, коллеги Шмитта, была более разносторонней. В своей статье «Диктатура, право издания чрезвычайных постановлений и бедственное конституционное положение, с особым учетом бюджетного права», опубликованной в октябре 1932 г. в «Архив дес оффентлихен Рехтс», Хекель доказывал, что начиная с момента выборов в рейхстаг 31 июля Германия находится в состоянии паралича конституции. Поскольку две враждебные конституции партии, НСДАП и КПГ, располагают в парламенте абсолютным большинством мест, рейхстаг выпадает из системы органов власти как недееспособный конституционный орган. И изменения этого положения нельзя ожидать и от новых выборов. Согласно Хекелю, в этой ситуации острого бедственного конституционного кризиса рейхспрезидент может апеллировать к своей обязанности «воздать должное общему политическому смыслу конституции вопреки аномальному положению и приспосабливаясь к нему». Однако Гинденбург не имел права использовать перенос новых выборов для достижения цели, к которой стремились Папен и Гайл — принятия новой авторитарной конституции. В качестве фактического обладателя диктаторской власти Гинденбург мог фигурировать только в качестве «dictator ad tu-endam constitutionem», но не в качестве «dictator ad constituendam constitutionem» — он обязан был защищать конституцию, но он не имел права переписывать ее заново{563}.

Действия демократических партий образца августа 1932 г., направленные на разрешение немецкого государственного кризиса, были не в состоянии опровергнуть тезис о параличе конституции. Социал-демократы в своем большинстве склонялись к тому, чтобы рассматривать черно-коричневую коалицию как меньшее зло в сравнение с кабинетом Папена. Некоторые из них, как председатель Афа-Бунда и депутат рейхстага Зигфрид Ауфхойзер, даже расценивали как возможную, от голосования к голосованию, «социалистическую коалицию» в составе СДПГ, КПГ и НСДАП. Центр после скандала 13 августа прилагал дополнительные усилия к созданию коалиции с НСДАП как в рейхе, так и в Пруссии. Причем заместитель председателя партии Иозеф Йосс, бывший до этого одним из самых острых критиков национал-социализма, он же один из авторитетных лидеров Союза католических рабочих и горнорабочих корпораций Западной Германии, теперь особенно активно выступал за сотрудничество с национал-социалистами. Среди прочего он выдвигал аргумент, что обе партии могут договориться о программе практического создания рабочих мест, которая в отличие от ориентированной только на предпринимателей экономической программы Папена, найдет широкий отклик в народных массах. Похожую точку зрения также представляли находившийся под эгидой немецких националистов Союз торговых служащих — самый большой профсоюз служащих, и часть христианских