многочисленные отряды СА, которые окружили Берлин. «Это чрезвычайно нервирует господ, — записал 11 августа в своем дневнике Геббельс. — Это и есть цель акции. Теперь они нам уступят».

Дополнительно усилил всеобщее беспокойство Гитлер, перенеся свою встречу с Папеном, назначенную на 12 августа, на следующий день. Утром 13 августа Гитлер вместе с начальником штаба СА Эрнстом Ремом посетил министра рейхсвера, после чего совместно с Вильгельмом Фриком, главой фракции национал-социалистов в рейхстаге, нанес визит рейхсканцлеру. От обоих политиков Гитлер услышал, что рейхспрезидент до сих пор все еще не намерен предложить ему пост рейхсканцлера на послеобеденной встрече. Папен, не будучи на то уполномоченным Гинденбургом, предлагал Гитлеру занять пост вице-канцлера в его правительстве и даже дал ему свое слово, что он намерен по завершении фазы совместной доверительной деятельности, когда рейхспрезидент лучше узнает Гитлера, отказаться от поста рейхсканцлера в его пользу. Но Гитлер отклонил это предложение и продолжал настаивать на своем канцлерстве. В ответ на это Папен мог только заявить, что решение находится в руках Гинденбурга.

В ходе встречи с Гинденбургом, начавшейся в 16.15 и длившейся 20 минут, со стороны правительства приняли участие Папен и статс-секретарь Мейснер, со стороны национал-социалистов — Гитлер, Фрик и Рем. Согласно официальному протоколу, который вел Мейснер, в начале Гинденбург спросил Гитлера, готов ли он и его партия принять участие в нынешнем правительстве Папена. Гитлер ответил отрицательно и заявил, в свою очередь, что, «учитывая значение национал-социалистического движения, он должен потребовать для себя и своей партии руководства правительством [Пруссии] и правительством рейха в полном объеме. Господин рейхспрезидент, в свою очередь, заявил со всей определенностью, что на это требование он должен ответить ясным недвусмысленным “Нет”. Он не может перед Богом, своей совестью и своим отечеством взять на себя ответственность передачи всей полноты государственной власти одной партии, при этом такой партии, которая односторонне настроена против всех инакомыслящих. Против этого также говорит ряд других причин, которые он не желает приводить здесь по отдельности, таких как опасения масштабных беспорядков, реакция заграницы и т. д.».

После того как Гитлер утвердительно ответил на вопрос Гинденбурга, перейдет ли он теперь в оппозицию, рейхспрезидент призвал его вести себя в оппозиции по-рыцарски. Что же касается возможных актов террора и насилия, которые, к сожалению, совершаются также и членами СА, то он будет бороться с ними со всей строгостью. В ходе прощания Гинденбург взял более примирительный тон: «Мы же оба старые товарищи и хотим такими остаться, т. к. наши пути снова могут сойтись. Поэтому я уже теперь хочу по-товарищески подать Вам свою руку».

Вслед за приемом у рейхспрезидента произошла сцена между Гитлером и Папеном. Фюрер национал-социалистов обвинил Папена в том, что тот не сообщил ему, что Гинденбург уже заранее принял такое решение. Вместо этого статс-секретарь Планк незадолго до встречи заверял Фрика, что решение все еще не принято. Папен высказал свое сожаление по поводу негативного результата встречи, который, по его словам, мог иметь для Германии самые тяжелые последствия, однако во всем остальном держался самоуверенно и заявил, что он будет одинаково жестко применять государственную власть как против правых, так и левых. Когда Фрик вслед за этим спросил Папена, не собирается ли он установить военную диктатуру без всякой поддержки в народе, то Папен ответил, согласно заявлению, подписанному Гитлером, Фриком и Ремом, следующее: «Да, и если бы Вы вступили в мое правительство, то через три недели Вы и так уже были бы там, куда Вы так сегодня стремитесь».

Правительственное коммюнике о встрече между Гинденбургом и Гитлером было опубликовано вечером 13 августа. Шлейхер, глубоко задетый поведением Гитлера, настоял на кратком и остром тексте. Сообщение настолько отвечало этой рекомендации, что статс-секретарь Планк в разговоре со своим предшественником Пюндером сравнил его с «Эмской депешей»[63]. Ключевая фраза гласила: рейхспрезидент отклонил требование господина Гитлера передать ему всю полноту государственной власти, обосновав свой отказ тем, что «перед своей совестью и своим долгом перед Родиной он не может нести ответственность за передачу всей правительственной власти исключительно национал-социалистическому движению, которое намеревается односторонне использовать эту власть».

Гитлеру совершенно не помогло то, что он тотчас же и формально с полным основанием заявил, что он отнюдь не требовал себе всю полноту государственной власти. Перед немецкой и мировой общественностью он был скомпрометирован как никто из партийных лидеров, которые когда-либо удостаивались приема у Гинденбурга. Гитлер воспринял обращение с ним Гинденбурга как тяжелое политическое поражение. И в самом деле, со времен провала Мюнхенского путча 8–9 ноября 1923 г. он не переживал такой неудачи, как 13 августа 1932 г.

Спустя два дня имперский кабинет министров подвел итоги. Папен настаивал на том, что в будущем необходимо продолжать пытаться приобщать национал-социалистическое движение к государственной власти, хотя она и не должна предоставляться им бесконтрольно. Всеобщее одобрение вызвало утверждение рейхсканцлера о том, что «надпартийное президентское правительство» нуждается в укоренении в народе, который будет оценивать его деятельность исходя из успехов в борьбе с безработицей. Лозунг правительства должен был гласить: «Действовать, действовать и действовать».

Шлейхер, в свою очередь, полагал самым важным с точки зрения внутренней политики выставить противника (под которым подразумевалась НСДАП) неправой стороной и называл уроком всех гражданских войн то, что агрессор всегда виновен. На внешнеполитической арене, по его словам, не должно было произойти ничего такого, что могло бы быть воспринято народом иначе, чем «защита национальных интересов». Особенно откровенно снова высказался Гайл: «С парламентаризмом на обозримое будущее покончено», а до народа необходимо донести путем предварительных переговоров с партиями мысль о том, что продуктивное сотрудничество между правительством и этим рейхстагом невозможно. Во всем остальном министр внутренних дел, как и Шлейхер, а вслед за ним и остальные министры, поддержал призыв канцлера заложить своими достижениями основу для доверия к правительству в народе.

Первый блин вышел комом. 18 августа 1932 г. было опубликовано полицейское постановление о правилах купания, автором которого выступил уполномоченный на посту прусского министра внутренних дел Брахт. В нем преемник Северинга запрещал купание в обнаженном виде в общественных местах, безнравственное поведение на воде и посещение общественных закусочных в купальных костюмах. В целях единообразного применения постановления появился так называемый «Указ о ластовицах» от 28 сентября. С этого момента купание женщин в общественных местах в Пруссии разрешалось лишь в том случае, если они носили купальный костюм, «который спереди на верхней части туловища полностью закрывал грудь и живот, плотно прилегал к телу подмышками, а также имел цельнокроеные штанишки с ластовицей». Насмешки, которыми осыпали Брахта, попадали также и в