Весь одно движение и энергия – милейший полковник исчез за дверьми… Хорошо уяснив, что для размышлений мне не было предоставлено даже лишней секунды, я стремительно оделся, собрался и спустя час вместе с тем же Никоновым уже плыл на шлюпке по направлению к громадному океанскому мастодонту.

Прошло не более двух часов после моего невольного пробуждения в номере гостиницы, а я уже находился в открытом море, спокойную гладь которого мощно резал зарывшийся вперед гигантский нос океанского парохода. Последний был наполнен военными, преимущественно офицерами весьма многолюдного греческого штаба, а также солдатами греческой и французской армий, которых в общей сложности было около двух тысяч.

Пребывали в числе наших спутников и русские офицеры, подобно нам направлявшиеся в Одессу во главе с бравым адмиралом князем Трубецким[679], являвшимся старшим из всех присутствовавших.

Погода стояла прекрасная, весенняя, дававшая возможность с приятностью проводить время на палубе, любуясь видом и красками погруженного в спокойствие Черного моря.

Пароходные палубы были запружены разгуливавшей греческой и французской военщиной, что давало возможность спокойно и объективно наблюдать солдат этих обеих армий и делать соответствующие выводы о их внешности и поведении. При этом следует отдать справедливость грекам: все они выделялись ростом, опрятностью, совершенно новым обмундированием и заметною склонностью при всех обстоятельствах держать себя в приличных рамках военной дисциплины солдат мирного времени. Совсем не то можно было сказать о представителях армии «прекрасной» Франции, плывших с нами на этом же пароходе… Как и всегда, они представляли весьма печальную картину солдатской расхлябанности, типичного нахальства, соединенного с крикливостью и крайнею неопрятностью своих одежд и тел.

Прекрасно устроившись в отведенной нам большой каюте, полковник Никонов и я вечером получили приглашение к штабному ужину греческих офицеров, каковым и воспользовались с большой охотой. Принимавшие нас в своей среде греки были в высшей степени любезны, внимательны, хлебосольны, и, проведя в их обществе за столом и стаканом вина добрую половину ночи, я ничего теперь не могу сказать, кроме самого хорошего, о представителях греческого народа, которых до того времени я почти не знал. Сидя с нами за вечернею трапезой, любезные греки, конечно, очень много говорили о России и ее серьезных, полных трагизма текущих днях… Признаюсь, что разговоры и полные оптимизма суждения греческих офицеров мне лично было слушать до крайности приятно и отрадно.

– Не беспокойтесь и верьте нам! – с улыбкою уверял меня милый греческий полковник. – Верьте, что мы сумеем ликвидировать все ваши неприятности ранее, чем вы предполагаете… Наш корпус уже готов к наступлению. В течение месяца мы с гарантией очистим весь Юг России. Тогда ваша доблестная армия расширится, укрепится, и к осени уже будем вместе в Москве… К осени мы будем с вами гулять по вашей старой столице. Верьте, что мы вас не обманем…

Я внимательно слушал вполне искренние и простодушные речи милого полковника, причем мне действительно хотелось верить, что все будет так, как он говорил.

Но судьба, по-видимому, решила иначе. Прошло всего две недели с момента нашей беседы на пароходе – и греческие полки в полном беспорядке бежали от банд григорьевцев, по-видимому весьма удивлявшихся своей блистательной победе над иностранною армией.

В Одессе, куда мы прибыли на следующее утро, нам пришлось развить максимальную энергию при выполнении возложенных на нас поручений. Наши старания оказались небезуспешными – и необходимые для полка пулеметы и инженерное имущество были получены из арсенальных складов в кратчайший срок, в какие-нибудь два дня.

Там же, в Одессе, разыскали мы и нашего офицера графа А.А. Бобринского[680], а через сутки уже появился в нашем обществе и мой друг барон В.Р. Пфейлицер фон Франк[681], поспешивший из Севастополя к нам вдогонку… Таким образом, нас теперь собралось в Одессе четверо – четверо однополчан, маленькую и дружную группу коих возглавлял наш милейший полковник Н.М. Никонов.

Но совместное наше пребывание в Одессе не могло быть долгим. Уже на четвертый день полковник категорически решил отбыть обратно на фронт, захватив с собою и графа Бобринского, которому, по его мнению, в Одессе теперь ничего больше не оставалось делать. Что касается меня, то мои служебные дела укладывались несколько иначе: я должен был задержаться в Одессе на некоторый срок, дабы, погрузив полученное имущество на соответствующий пароход, идти с ним вместе обратным путем на Севастополь. Задерживался по личным делам в Одессе дня на два и барон Франк. Так на первых порах и порешили и, порешив, собрались провести последний вечер накануне отъезда полковника и графа в одном из шумных одесских варьете, что и было приведено в исполнение без всяких особенных затруднений.

Весело объединившись за ресторанным столиком, мы прокутили, таким образом, до раннего утра, возвратясь в гостиницу вместе с апрельским рассветом. Кое-как прилегли, дабы хоть немного отдохнуть перед утренним отбытием парохода, с которым должны были уехать граф Бобринский и увлекавший его с собою полковник.

Но забыться сном мне не удалось ни на минуту. Едва я закрыл глаза, как вошедший номерной осторожно принялся меня будить, прося немедленно выйти в коридор по требованию «одного господина офицера», который очень извиняется за беспокойство…

– Они говорят, что очень срочное и важное дело, – отрапортовал номерной настойчиво. – Просят прощения, но говорят, что иначе обойтись не могут.

С неохотою поднявшись, я исполнил странную просьбу «господина офицера», вышел в коридор и замер от удивления… Передо мною стоял милейший граф Бобринский – тот самый, с которым я провел всю ночь за ресторанным столиком и всего какой-либо час как расстался у дверей номера, в котором я помещался вместе с полковником Никоновым.

Изобразив всею своею фигурой вопросительный знак, я широко открытыми глазами смотрел на моего однополчанина и друга.

– В чем дело? В чем дело, милый? – едва успел я пробормотать с некоторым испугом. – Что произошло?..

– Прости еще раз! – начал милый граф, на редкость деликатный и воспитанный, сбиваясь и обнаруживая крайнее смущение. – Но у меня к тебе одна просьба, которую ты, надеюсь, поймешь и не откажешься исполнить… Прошу тебя верить, что вопрос для меня очень серьезный… Ты остаешься здесь, а я сейчас должен уехать… Нельзя сделать так, чтобы ты поехал, а я остался в Одессе?.. Ведь это не надолго… Всего на несколько еще дней… Очень прошу… Не можешь ли ты уговорить полковника изменить распоряжение…

– Хорошо! – сказал я, несколько опешивший, в свою очередь. – Но в чем дело, что случилось? Что-нибудь очень важное?..

Бедный