более, длительное чувство к женщине.

— Вы хотели сказать: к одной женщине, — язвительно бросил доктор.

— Извольте — к одной женщине. Это правда. Горькая, но правда. Мне нравилась женщина, которая стала моей женой, но я был вынужден покинуть из-за нее родину и возненавидел ее за это. Она меня оторвала, как Антея, от матери — земли русской. Я потерял себя. Но теперь я дома и не желаю ей зла. Деньги у меня есть. Может, вы увезете ее в Альпы?

— Поздно, граф, — еле слышно ответил доктор. — Теперь уже поздно.

Глава третья

Андрей прочитал оставленную на столе записку и тут же помчался в больницу.

У постели деда Андрей провел несколько часов. Он упросил дежурного врача, и его пропустили в реанимационное отделение вопреки правилам — состояние профессора было безнадежным. Потухшие глаза и прерывистое дыхание привели Андрея в отчаяние. В какой-то момент ему показалось, что сознание вернулось и дед хочет что-то сказать. Андрей наклонился к нему: «Что, дед, что? Я слушаю». Но с бескровных губ слетел лишь тихий стон. Нет, никогда не забыть Андрею эти минуты. Чувство жгучей боли охватило юношу. Нелепая история в ресторане доконала Александра Васильевича.

Андрей вспомнил недавний разговор с дедом.

— Кто из живущих на земле не задавал вопроса о смысле жизни? — спросил тогда Андрей. — Никто. А кто может ответить на него? Тоже никто. Может, тебе это по силам, дед?

— Видишь ли, мой мальчик, жизнь-то понятие само по себе неконкретное. А смысл жизни, ее цель заключается в самой жизни. Жизнь — это ценность, полная таинственной глубины. Ты сегодня ел яблоки? Конечно же, нет. Возьми в холодильнике и тщательно вымой: тебе необходимо железо. — Зарецкий умолк, и Андрей со вздохом пошел на кухню, помыл яблоки, вернулся, откусил — иначе дед не проронит больше ни слова.

— Мы живем не потому, что творим добро, боремся, любим — мы творим добро, боремся, любим, потому что живем, — сказал старый профессор. — А теперь спать, режим особенно важен для молодого организма.

...И вот только сейчас, когда деда уже нет, до него дошел смысл сказанного им: делать добро — это условие жизни, единственно возможная форма ее выражения.

Последовавшие после смерти Зарецкого сутки прошли как в тумане. Растерянный и опустошенный, Андрей бесцельно слонялся по квартире. Печальное бремя забот по организации похорон взяли на себя Барабанов, Мезенцев, Петрунин и Нина. Особенно был активен Барабанов.

Похороны назначили на три часа, а в половине второго небо заволокли тучи, пошел дождь, но тем не менее народу было очень много.

На кладбище, во время гражданской панихиды, выступил ректор университета, потом, скрипя протезами, к микрофону подошел прилетевший из Ленинграда фронтовой друг Зарецкого полковник в отставке Арешин. Затем от кафедры слово дали Завалишину. Тот долго и красноречиво распространялся о заслугах покойного. Дождь усилился, и траурный митинг закончился досрочно.

— Знаете... — сказал Барабанов, когда они возвращались с похорон. — Что ни говорите, а меня очень беспокоит дальнейшая судьба коллекции. Сомневаюсь, что Андрей в состоянии разумно распорядиться ею.

— Самым разумным вы, конечно, считаете, чтобы Андрей подарил ее вам? — поинтересовался Петрунин.

— Ваши шутки, Виталий Николаевич, ни к месту, ни ко времени.

— Но вы правы в главном, — не обращая внимания на упрек, продолжал Петрунин. — Андрей в нумизматике дилетант, у него свой идол — вон та девчонка, — он кивнул в сторону Нины, — а на монеты ему плевать.

— Может, нужно поговорить с ним, выяснить его планы? — робко предложил Мезенцев. — Хотя, наверное, сейчас говорить об этом некстати.

— Сейчас, разумеется, рано, — согласился Петрунин. — Но дело в том, что, когда будет не «рано», Андрей все равно не станет нас слушать.

— Но ведь коллекция может стать легкой добычей какого-нибудь проходимца, — забеспокоился Мезенцев.

— Или настоящего коллекционера, — поправил Барабанов.

— У кого найдется такая сумма? Фантастика. Один рубль чего стоит! — засомневался Игорь Павлович.

— Ну почему, среди настоящих коллекционеров есть весьма состоятельные люди, — возразил Барабанов.

— Если вы о себе, Владимир Константинович, то даже вам, несмотря на вашу экономность, не скопить таких денег, — успокоил его Петрунин.

— Ну назовите примерную сумму, — не унимался Барабанов. — Сколько может стоить рубль? Пятьсот? Тысячу? Две?

— У вас бедная фантазия, — пожалел его Петрунин.

— По-моему, обладание такой монетой может сделать ее владельца счастливым, — сказал Мезенцев. — Андрей должен проникнуться сознанием того, какой ценностью он располагает. Наш долг внушить ему это.

Наступило молчание. Каждый думал о своем — о бренности бытия, о неожиданной смерти Зарецкого, о коллекции профессора, о том, как сложится дальнейшая судьба знаменитого рубля, и в этих мыслях не все было обычным.

Невосполнимость, реальность постигшей утраты Андрей ощутил не в тот момент, когда гроб опустили в могилу и он первым бросил ком земли. Произошло это позже — когда все разошлись и в квартире остались только Барабанов, Петрунин, Мезенцев и Нина.

И вот здесь Андрей понял: деда нет. Он сел на тахту и опустил голову на ладони. Виталий Николаевич сел рядом.

— Поверь, Андрюша, нам всем тяжело. Короче, не сомневайся, тебя мы не оставим... Двери моего дома всегда открыты для тебя. Хочешь, перебирайся ко мне. — Петрунин обнял его за плечи.

— Конечно, — поддержал Барабанов, — мы всегда поможем. Если что надо — не стесняйся. Главное — не торопись связать себя узами Гименея. — Он выразительно посмотрел в сторону Нины. — Сначала надо окончить университет.

— Зачем сейчас об этом, Владимир Константинович, — перебил его Мезенцев.

— Верно, верно, не буду, — согласился Барабанов.

Андрей поднял голову, огляделся: в большой светлой столовой все было как всегда, только, кажется... Да, в углу не было на обычном месте тумбочки, в которой хранилась коллекция монет. Странно... Где она? Он вскочил, взволнованно огляделся еще раз. И тут же успокоился, вспомнил: еще утром, по настоянию Барабанова, тумбочку перенесли в комнату Андрея и заперли дверь. Андрей не понимал, для чего это нужно, но Барабанов был убежден в своей правоте, да и Петрунин с Мезенцевым его поддержали: береженого бог бережет.

— Ты еще молод, Андрюша, и не все понимаешь, — объяснил Барабанов.

Кто знает, подумал тогда Андрей, что́ самое ценное оставляет после себя человек. У