за печкою, а оттуда и к окну вытеснил, а там уж кто и в дверь вылетел… Началась свалка, драка великая, а Василий кричит новгородцам:

— Вы послушайте меня, люди честные! Буду я биться с вами об великий заклад: если я одолею, вы мне заплатите дань по три тысячи в год, если вы меня побьёте, буду я вам платить такую же дань до самой смерти.

Отвечают новгородцы:

— Задал ты нам загадку, так тебе её и разгадывать, только биться с тобою мы будем уж всем народом на Волховском мосту, и в заклад ты нам прозакладываешь свою буйную головушку. Мы поставим на мосту три заставы, если свалим тебя на заставах, так тебе голову срубить, если пройдёшь все три заставы — будем дань тебе платить.

Сделали запись об этом закладе великом, на утро назначили драться на мосту.

Пошёл Василий домой, залёг спать, а мать его, Авдотья Васильевна, и проведала про его ссору с людьми новгородскими. Заметалась вдова, засуетилась: что делать? Знала она буйный нрав Васильюшки, натворит он бед, погибнет ни за что…

Заперла она тогда его сонного в погребе, припрятала его оружие, насыпала чашу золота, да чашу серебра, да ещё чашу скатного жемчуга и пошла на поклон к новгородскому князю:

— Прости ты, князь, моему сыну неразумному его вины великие, не вели новгородцам биться с ним завтра на Волховском мосту.

Не мог князь ничего сделать для честной вдовы.

— Написаны, — говорит, — записи за печатями; я тогда его прощу, когда голову срублю.

Пошла старуха домой, заплакала, с великой печали рассыпа́ла свои дары, золото да серебро с жемчугом по полю чистому, приговаривала:

— Не дорого мне ни золото, ни серебро, дорога мне головушка буйная Васильюшкина!

Спит Василий, высыпается, похрапывает, а наутро раным-рано поднялись новгородцы, на мост собирались с палицами, с ножами, с дрекольем.

Начинали они драку с дружиною Васильевою. Бились час, бились другой и третий — оттеснили их, поранили, искалечили, у кого голова проломана, у кого нога кушаком обмотана, у кого рука платком повязана. Стали молодцы уставать, отступать; видят, у реки Васильева служанка, девушка Чернавушка, бельё полощет, воду носит.

— Ох ты, девушка Чернавушка! Ты не дай нам погибнуть, умереть смертью напрасною, ты сходи-ка к Василию, дай ему весточку…

Услыхала девица, подхватила свои вёдра дубовые на кленовое коромыслице и пошла было домой, а новгородцы-то ей дорогу загораживают, не пускают.

Оставила Чернавушка вёдра, схватила коромысло и пошла коромыслом помахивать; прочистила себе путь, прибила мужиков до пятисот и добежала до дому.

Спит Васильюшко, похрапывает, не чует над собою невзгоды, не ведает.

Отшибла Чернава замок у двери, соскочила в погреб и будит Василья:

— Ты чего спишь, прохлаждаешься? Стоит твоя дружина по колена в крови, руки-ноги изувечены, головы проломаны!..

Вскочил Буслаевич на ноги, выбежал на двор, схватил в руки сорокапудовую ось тележную, бросился на мост, закричал во весь голос:

— Эй вы, дружина моя храбрая! Вы-то уж позавтракали, дайте и мне пообедать!

Как стал он осью помахивать, потряхивать, повалился народ целыми тысячами. Видят новгородцы, что дело плохо, расходились у Василья руки богатырские, разгорелось сердце молодецкое, несдобровать им и всем, если он вовремя не уходится. Пришли тогда воевода со старшиною к Авдотье Васильевне, говорят ей с поклоном:

— Честная вдова Авдотья Васильевна, уйми ты своё дитятко Васильюшку, укроти его сердце богатырское, изобьёт он весь народ без жалости.

Отвечает им вдова:

— Ой вы гой еси, честные бояре! Не посетуйте на меня, старую: провинилась я перед своим детищем, заперла его в погребе, убрала его оружие; несдобровать теперь и мне, если поведу к нему! А есть у него крёстный батюшка, Старчище Пилигримище; живёт честный старец в Кирилловом монастыре. Сходите к нему, поклонитесь, не уймёт ли он своего крестника?..

Пошли посадник с тысяцким к Пилигримищу; принесли ему дары, мисы с золотом, серебром да жемчугом, поклонились. Снарядился Пилигримище, надел шапку-колокол в девяносто пуд, идёт, языком колокольным, как клюкою, подпирается.

Встретил он Василия на мосту, закричал ему:

— Гей ты, молодец, не попархивай, гей, Василий, не полётывай! Из Волхова воды всей не выпить, всех людей новгородских не побить! Мы молодцы и почище тебя, да не хвалимся!

Осерчал Василий и на отца крёстного:

— Ты зачем, батюшка, мне под руку попадаешься? Мы тут шутки шутим не малые, идёт спор о буйной головушке.

Как хватит осью по колоколу, рассёк его на части и убил Пилигримища до смерти.

Видят новгородцы, несдобровать им, бегут опять к Авдотье Васильевне, несут ей дары великие, упрашивают:

— Уйми, честная вдова, своё детище; будем мы платить вам дани в год по три тысячи, с хлебников по хлебу, с калачников по калачику, никогда с вами не будем больше ссориться!..

Надела тогда вдова платье чёрное, накинула на плечи шубу соболью, повязала голову платком и пошла на мост.

Не посмела она зайти к сыну спереди, а зашла сзади и положила ему руки на плечи богатырские:

— Дитятко моё милое, любимое! Уйми ты своё сердце горячее, не проливай больше крови напрасно! Повинились тебе новгородцы: и дань обещают платить, и дары принесли…

Опустились у Василия руки белые, выпала ось тележная, опомнился он, сказал матери:

— Умно ты сделала, матушка, что зашла ко мне сзади, не спереди. Зайди ты спереди — несдобровать бы и тебе, как крёстному батюшке, — сгоряча и тебя бы не пожалел, убил бы до смерти! А теперь уж твоей воли родительской грех ослушаться!

Повела его мать домой, а навстречу им посадник с тысяцким Василию низко кланяются:

— Прикажи, Буслаевич, обобрать убитых да раненых, вся Волхов-река мёртвыми телами запружена, вода с кровью смешалась, закраснелась…

Приказал Василий убирать тела убитые, сам собрал свою дружину, вернулся домой с матерью.

Мало ли, много ли прошло времени, пораздумался, порастужился Василий.

«Много, — думает, — я душ христианских погубил на своём веку, надо мне подумать, как душу свою спасти».

Созвал он свою дружину храбрую, стали они думать, как бы им поехать во Святой Иерусалим-град, поклониться гробу Господню, отмолить грехи свои тяжкие.

Пришёл Василий к матери своей и говорит ей:

— Родимая матушка! Разгорелось моё сердце богатырское, сплю я и вижу, как бы побывать мне в Иерусалиме-граде; замолить грехи мои тяжкие. Благослови меня в далёкий путь, поедем мы с дружиною, постранствуем.

Не поверила ему Авдотья Васильевна, думала, что он хочет обманом выманить у неё благословение.

— Уж ты, дитятко, не худое ли на уме держишь? Ты не думаешь ли в разбой идти? Ты попомни мой завет родительский: коли вправду хочешь грехи свои