Шрифт:
Закладка:
— Но как ты могла всё это время шпионить для них? — начинал закипать Мартин. — Это всё ради денег?
— Мне приказал отец, и я не знала, что ты такой… Столько времени прожила с тобой в одном доме, и не знала… Но теперь это не важно. Сейчас прости меня, и беги.
— А как же то, что у нас там было… Или это тоже по приказу отца? — не унимался юноша.
— У нас там ничего не было, Мартин. Ты нерешительный глупый мальчишка. Хотя я…
Дальше он слушать не стал. Просто выскочил во двор и громко хлопнул дверь. Разгневанный вихрь ворвался в съезжую избу и крикнул:
— Мы едем в Зарайск или нет?
Около секретера спорили староста и поверенные.
— Если я его сейчас отпущу, мне — дыба. Так господин приказчик сказали. Приезжайте люди добрые через год, когда всё утрясется. И уберите свои купчие, это моё последнее слово, — кричал Афанасий Погодаев.
Как выяснил потом Мартин, за неделю до его возвращения к старосте нагрянул новый приказчик и заявил, что вся вотчина за недоимки отобрана у обители и отписана в вечное и наследственное владение генерал-майору Ульяну Акимовичу Сенявину. При себе у приказчика был именной Высочайший указ. Но Афанасий, опасаясь подделки, отправил верхового посыльного к монастырскому стряпчему. И тот вернулся с известием, что братия с недоимками не согласна, и разбираться с этим делом предстоит Коллегии экономии и Священному Синоду. А пока людей генерал-майора надо гнать взашей.
Приказчик Сенявина пробовал возмущаться, но был решительно водворен из села. Уходя, этот неприятный тип грозился вернуться с солдатами и предупредил Погодаева, что у него есть копии всех ревизий и описей. И если в ближайшее время что-нибудь из имущества генерал-майора исчезнет, то быть старосте на дыбе. Мартин значился в переписи 722 года во дворе крестьянина Герасима Агафонова. И его исчезновение даже по воле архимандрита Софрония грозило неприятностями. В первую очередь — старосте, поэтому Афанасий упёрся.
— А где человек нового помещика? — спрашивали Пахом и Прохор. — Почему ты не сказал о нём раньше? Мы бы давно с ними договорились.
— Я не знаю, добрые люди, — разводил руками староста. — Наверное, они отбыли к генералу в Питербурх. Уехали буквально вчера.
— Попробуем его догнать. В любом случае, мы вернёмся не позднее зимы, — вскочили поверенные. — Дыбу тебе не обещаем, но в Сибирь сошлём как минимум. Если мальчишку для нас не сбережешь.
* * *
Новый приют в Преображенском Мартин, как ни странно, нашёл у попа Саввы. Тому требовался пономарь, а юноше теперь было всё равно. Священник, конечно, знал о раскольниках и уже написал донос на «отрока, польстившегося соблазнительных коварств». Но блаженных Савва уважал, и поэтому просто предложил заблудшему пройти «вразумление перед возвращением в храм Господень». Мартину снова было всё равно.
Правда, жить пришлось в одной пристройке с противными старухами, которых хватает почти при каждой православной церкви. Но они ограждали юношу от многочисленных желающих получить благословение. А человеку без сана заниматься этим было нельзя (да и не хотелось). Неприкаянная душа вразумлённого отрока металась, и требовалось много времени, чтобы вернуть ему возможность поступать мудро.
— Не горюй, Мартин, — утешал приятеля однорукий Мишка. — Найдешь себе другую бабу. Ведь по сути они всё одинаковые. И те, кого любишь, и те, на ком велят жениться. И шалавы, и недотроги. Поверь, в таких-то делах я разбираюсь. Да и в святцах, как говорят, написано: «И едино естество женьское есть»27. Вообще, паря, — эта предательница тебя недостойна.
— Я не медаль, чтобы быть меня достойным, — горько отвечал Мартин. — Я всего лишь нерешительный и глупый мальчишка, который слишком много себе вообразил.
Глава девятая. Пичава
Августа 25 дня 1727 года, Преображенский храм села Большое Пичаево Тонбовского уезда
Являлось ли Большое Пичаево проклятым селом? Гиблым местом, от одного дурного влияния которого крестьяне становились ворами и смутьянами, а крестьянки — стервами и похабницами?
На самом деле ходили слухи, что Преображенская церковь построена там, где раньше стоял языческий идол — мокшанская баба. Её лицо когда-то вырезали прямо на живой сосне (и оно не зарастало). Эта самая баба по имени Дуболго — жена мордовского князя, — однажды оказалась здесь с мужем в походе, да изменила супругу с одним из воинов.
Разгневанный вождь зарубил неверную. Но вскоре одумался и понял, что так любил Дуболго, что готов простить ей любые шалости. Да и было-то ей всего четырнадцать лет. Долго плакал князь, а потом повелел четвертовать воина-разлучника конями, а на самом высоком в округе дереве — высечь лик убитой. Потом мордва ходила к той сосне как на капище. От него и название реки, которая протекает рядом — «пич-ава», что в переводе означает «сосновая баба»28.
Умные люди говорили основателям Преображенского — монахам Иакову и Епифанию, — что нельзя возводить храм там, где столько лет вершили свои требы поганые. Но монахи не послушали. Сосну срубили, идола распилили и пожгли, но эпидерсия осталась.
По другой легенде в небольших лесках-липягах на берегах Пичаевки и Кашмы раньше располагались бортные угодья одного мокшанского беляка. Во главе его стояла женщина-вождь по имени Пичай. Когда эти места захватили солотчинские монахи и крестьяне Верхоценской дворцовой волости, предводительница сказала:
— Да подавитесь вы своим мёдом!
Обернула свой клан облаком, и унеслась с ним на северо-восток. А напоследок — прокляла липяги, пожелав, чтобы их новым хозяевам никогда не было ни мира, ни благолепия.
Ну, и наконец, последняя версия, состоит в том, что никакого отношения к мордве Пичаевка не имела, а является родственницей былиной (самой что ни на есть русской) Почай-реки29. А значит, и никакого проклятия нет. И рассказы о бесовской сущности пичаевских мест — такая же дурь, как и рассуждения о необычайном терпении русского народа и его наплевательском отношении к собственной судьбе.
На самом деле, сколько бы у нас не крали, во что бы не втягивали и под какие бы красные колёса не бросали, мы знаем, что в конце концов всё будет хорошо. Не у самих, так хоть у внуков или правнуков. Не у собственных, так у соседских. А раз так, к
