Хейс потерпел неудачу, и он это знал. Возможно, кампания закончилась, даже не начавшись.

- За кого ты, ЛаХьюн? Я имею в виду, да ладно, я знаю, что тебе не нравится быть здесь, и мы тебе не нравимся как группа. Так какого черта ты здесь делаешь? Я не вижу в тебе командного игрока... по крайней мере, в команде, за которую я буду болеть. Так за кого ты? Ты из NSF или еще откуда-нибудь?

Легкий румянец появился на щеках ЛаХьюна и исчез, как цветок, решивший, что слишком морозно, чтобы цвести. - Я не знаю, о чем ты говоришь.

- Думаю, что знаешь, - сказал Хейс. - Я думаю, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Почему ты здесь? Тебе здесь не место, и мы оба это знаем. Ты не такой. Я слышал, ты провел лето в МакМердо, но, кроме этого, ничего. Знаешь, с тех пор как я попал сюда, у меня плохое предчувствие, и когда я рядом с тобой, оно становится сильнее. О чем это все?

ЛаХьюн закрыл свой календарь. - Это о том, о чем вы думаете, или, лучше сказать, о чем вы должны думать. Станция Харьков - это научная сооружение, на которой зимой под эгидой Национального научного фонда реализуются различные проекты.

Но Хейс не поверил.

Он попытался проникнуть в разум ЛаХьюна, но ничего не вышло. Может быть, пробужденная телепатия была временной, а может быть, внутри ЛаХьюна просто нечего было читать. Он знал только одно, и знал это совершенно точно: у ЛаХьюна были здесь тайные планы. Он уже давно подозревал это, но теперь был в этом уверен.

В связи с этим пришло время отправиться на рыбалку.

- Давай, ЛаХьюн, выкладывай. Ты из NSF или еще откуда-нибудь? НАСА или JPL?[14] Что-то вроде того. Мы все знаем, что они приложили свои руки к проекту бурения на озере... ты часть этого?

- Теперь ты плетешь заговоры, Хейс.

- Ты прав, несомненно. Потому что меня не покидает ощущение, что здесь есть какой-то подтекст, что-то под поверхностью, чего я не могу увидеть. Я был там, когда Гейтс рассказал тебе по радио о тех мумиях, которые он нашел, о руинах... ты совсем не выглядел удивленным. Ты знал, что они будут там? И не связано ли это с тем, что нашли в чертовом озере? Возможно, я и сумасшедший, но все это очень забавно пахнет. Вы отгораживаете нас от мира, как вы говорите, из соображений безопасности... безопасности чего? Боже, ЛаХьюн, то, как ты все это делаешь смахивает на ведение тайной операции.

- Я делаю так как мне говорят делать, - сказал ЛаХьюн, - NSF не хочет, чтобы какие-либо странные истории об инопланетянах и дочеловеческих городах просочились до того, как мы узнаем больше.

- Ебать это, ЛаХьюн. Мне все равно, нашли ли мы Ковчег проклятого Завета или испачканное мочой нижнее белье Иисуса, это не причина для столь строго запрета.

ЛаХьюн просто смотрел на него.

Его глаза были жуткими, подумал Хейс, почти искусственными. Было в них что-то нервирующее, отчего по коже бежали мурашки. Эти глаза были стерильными, антисептическими... мертвыми, плоскими и пустыми. Какой бы разум ни существовал за ними, он должен был быть жестко контролируемым, промытым и бесчеловечным. Ум муравья или осы, неспособный мыслить за пределами своих установок. Да, ЛаХьюн отключил бы генераторы, если бы ему приказали, и смотрел бы, как команда замерзает насмерть, и не чувствовал бы ни единого укола вины. Вот такой он был парень. Как какой-нибудь придурок-генерал-робот, приказывающий людям умереть, даже зная, что это неправильно. Морально и этически неправильно.

Всегда ли ЛаХьюн был таким? Или он только недавно продал душу машине? Хейсу задавался этим вопросом, точно так же как ему было интересно, сколько ему заплатили за предательство людей на Харькове. Серебром, как Иуде Искариоту?

"Я не собираюсь сидеть здесь и питать твои параноидальные фантазии, Хейс. Но позволь мне прояснить один момент, - сказал он, - если ты начнешь распространять эту чепуху, тебе будет плохо, очень плохо".

Хейс встал: "Что ты собираешься делать? Отправить меня в гребаную Антарктиду?"

ЛаХьюн просто смотрел пустым взглядом.

15

Может быть, в середине дня, когда его кишки все еще были завязаны узлом из-за всей этой неразберихи, Хейс зашел повидаться с доктором Шарки. Он стоял в дверях лазарета, пока она делала прививку от столбняка сварщику по имени Корикки, который порезал ладонь об осколок ржавого металла.

- Вот, - сказала Шарки, - никакого столбняка не будет, мой друг.

Корикки опустил рукав, осмотрел повязку на ладони. - Черт, я не смогу использовать свою руку в течение недели... черт, половина моей личной жизни пройдет впустую. Вы можете прописать что-нибудь для этого, док?

Она ухмыльнулась. - Спешу и падаю.

Корикки прошел мимо Хейса, подмигнул ему. - Нельзя винить парня за попытку, а, Джимми?

Хейс некоторое время стоял, улыбаясь словам Корикки и не в силах остановиться. Улыбка была довольно глубокой, и мышцы отказывались ее вытягивать.

- Ну? Ты собираешься войти или будешь стоять там и держать дверной косяк? - Шарки хотела знать.

Хейс вошел и сел напротив нее за ее маленький стол. Он ничего не сказал.

- Ты хреново выглядишь, Джимми.

- Спасибо.

Но это не было каким-то небрежным остроумным замечанием, которое мог бы сказать ему один из парней, и это не было медицинским заключением... это было что-то другое, возможно, что-то вроде настоящего беспокойства. Тем не менее, Хейс знал, что она права... его лицо было маской испуга. Глаза налиты кровью, кожа желтоватая и дряблая, уголок рта дергается. Его руки тряслись, а сердце то ускорялось, то замедлялось, будто не находя своего ритма. И да, за последние двадцать четыре часа он спал не больше часа.

- Ты не спал всю ночь?

Хейс кивнул. - Можно и так сказать.

- Почему ты не пришел