— Пресли сбежала, — сказала я. — Я — нет.

— Почему?

— Потому что я дура, — прошептала я. — После окончания школы папа был таким же плохим, как всегда, может быть, потому, что нам было по восемнадцать и мы были достаточно взрослыми, чтобы уехать. Он не позволял Пресли или мне устраиваться на летнюю работу. Он не хотел, чтобы у нас были деньги. Однажды он пришел домой с работы с заявлениями в местный колледж и сказал нам заполнить их. Что он оплатит наши занятия, а после найдет для нас работу в своей компании. Все было спланировано. Пресли пошутила, что скоро он найдет нам мужей.

Люк облокотился на стол, забыв о еде.

— Пресли хотела уйти. Я тоже. И Джеремая собирался помочь нам, потому что любил меня.

Люк кивнул, как будто слышал эту часть раньше. После смерти Джеремаи Пресли, вероятно, рассказала Люку, что мы с Джеремаей знали друг друга с Чикаго.

— Джеремая был моим школьным парнем, — сказала я. — Моим секретом. Мои родители никогда не знали о нем, или, может быть, моя мать знала, но никогда не подавала виду. Он знал, какой была жизнь в нашем доме, и хотел помочь нам выбраться. Мы с Пресли наскребли денег, работая нянями, и он купил нам всем старый грузовик, чтобы мы могли уехать в закат.

— Но ты не уехала.

— Нет. — Я опустила взгляд на стол. — Почти.

Люк не произнес ни слова, пока я думала о той ночи. Об ошибке, о которой я буду сожалеть вечно. Может быть, если бы я была храброй, может быть, если бы я просто пошла с Пресли, Джеремая был бы все еще жив. Может быть, ничего из этого никогда бы не случилось.

Я не могла полностью винить его в его смерти. Отчасти она была и на моей совести.

— Пресли нацелилась на Монтану. А я хотела Калифорнию. Я хотела жить на берегу океана, засыпать под шум волн и быть за тридевять земель от моего отца. Джеремая собирался поехать со мной. Мы бы высадили Пресли в Монтане, а затем продолжили наш путь. Но…

— Твой отец узнал.

Я покачала головой.

— Нет.

— Твоя мать?

— Я испугалась. — Я грустно улыбнулась ему. — Мы неделями таскали одежду и другие вещи из нашей комнаты. Джеремая хранил их у себя, так как мы жили по соседству. Единственным местом, куда папа разрешал нам ходить, была библиотека, и Пресли использовала один из их компьютеров, чтобы найти работу здесь, в гараже. Она нашла место, где можно остановиться. Все, о чем она могла говорить, это о своей новой жизни. Снова, и снова, и снова. Она никогда не останавливалась. А я… не была готова. Я не была готова. Потом пришло время уходить и…

Я закрыла глаза, темнота той ночи окутывала меня, как холодные завитки дыма, затягивая в ночь, которую я проигрывала больше раз, чем могла вспомнить.

— Воздух был таким странным в ту ночь. Как будто я не могла вдохнуть достаточно воздуха, чтобы наполнить легкие, и у меня кружилась голова. С каждым шагом, который я делала, удаляясь от нашего дома, я чувствовала себя так, словно натягиваю струну. Все туже и туже. И это продолжало тянуть меня назад. Как будто у моего отца была рука на другом конце струны, и он позволял мне зайти ровно настолько, чтобы одернуть меня обратно, прежде чем назначить наказание настолько суровое, что оно стало бы мерилом, по которому я оценивала все будущие действия.

У меня пересохло в горле, поэтому я подняла свой стакан с водой, вот только рука у меня дрожала, и вода выплеснулась через край.

— Давай. — Люк встал, забирая свою тарелку и мою. Затем он прошел в гостиную и сел на диван.

Я последовала за ним, радуясь возможности убраться подальше от столовой. Умом я понимала, что все было по-другому. Люк не был моим отцом, и нечего было бояться стола и шести стульев. Когда-нибудь я преодолею этот иррациональный страх. Но сегодня был не тот день.

Люк дал мне время устроиться в кресле напротив него и перевести дыхание. Он погрузился в макароны и не сказал ни слова. Никаких вопросов. Никакого давления. Если я хотела говорить, это был мой выбор.

Для женщины, которая только что сказала ему, как мало она может контролировать, очень много значило, что он ее слушал.

Я закинула ноги на сиденье кресла, тарелка балансировала у меня между колен.

— Пресли всегда проверяла границы дозволенного. Она делала все, чтобы посмотреть, поймают ли ее. Она была бесстрашной.

Уголок его рта приподнялся, когда он жевал.

— Похоже на нее.

— Я такой не была. Мне не нужно было проверять границы дозволенного, потому что мне не нравилось то, что могло произойти, если меня поймают. Или, когда поймают ее. Я была той, кто заботился о ней. Я была той, кто перевязывал ей ребра, когда он ломал их. Я была той, кто бежал за пакетом со льдом, когда он разбивал маме нос или ставил синяк под глазом. Пресли злилась на маму, обижалась на нее. Я просто… я просто хотела, чтобы все дожили до завтрашнего дня.

Люк отставил свою почти пустую тарелку на кофейный столик.

— Ты не раскачивала лодку.

— С чего бы мне это делать? Мы сидели на спасательном плоту посреди океана, в то время как вокруг нас бушевал ураган.

— Итак, ты осталась.

— Я осталась. — Чего бы я только не отдала, чтобы вернуться и повторить ту ночь. — Мы улизнули. Мама и папа не спали, но были слышны звуки, и они были… заняты.

Неважно, сколько лет прошло, я никогда не забуду звук, с которым мой отец насиловал мою мать. Пощечины. Хрюканье. В старших классах я боялась заниматься сексом с Джеремаей, потому что была уверена, что это будет больно.

Так и было, но так, теряют девственность все неуклюжие подростки. Позже, в клубе, секс был холодным. Отдаленным. Секс переоценивался. Я даже не могла винить в этом Джеремаю. Тот, кто больше всего изменился за те годы, что мы были в разлуке, была я.

— Мы бежали в темноте, чтобы встретиться с Джеремаей, — сказала я Люку. — Пресли была так взволнована. Она была так уверена. Она смеялась и улыбалась. Я бросила один взгляд на нашу машину, и струна просто дернулась. Если он нас поймает, мы будем мертвы. Поэтому у меня началась истерика.