к усадьбе Егоровых. Было около четырех часов утра, небо на востоке только начало светлеть.

— Так откуда вам известно, что именно видел Егоров, если он после увиденного сразу потерял сознание? — спросил Гуров своего спутника.

— Я, наверное, неточно выразился, — отвечал Безруков. — Вадим Александрович не сразу сознание потерял. Он еще успел крикнуть, разбудить сына. А тому не надо было далеко идти — он ведь теперь тут же рядом спит, в комнате отца. Ну, Вадим Александрович и успел ему кое-что рассказать, а уже потом сознание потерял.

— А вы сами ничего не слышали?

— Нет, я спал сном праведника, пока Юрий Вадимович меня не разбудил, не велел за вами бежать.

— А другие люди, живущие в доме, тоже не проснулись?

— За всех не скажу, я только с дочерью говорил, да с Клавдией. Они вроде не слышали.

— Ладно, там, на месте, все узнаю, — пробормотал сыщик, и дальше они шли молча.

Еще когда они только приблизились к усадьбе Егоровых, подошли к воротам, уже стало заметно, что в доме что-то случилось и его обитатели не спят: почти все окна, обращенные к воротам, были ярко освещены. Машины «Скорой помощи» во дворе еще не было, и Гуров порадовался этому обстоятельству: если хозяин усадьбы в сознании, можно будет с ним поговорить.

Когда сыщик поднялся на второй этаж и вошел в спальню, он убедился, что Вадим Егоров пришел в себя. Он все еще лежал на диване, но глаза его были открыты. Он сразу заметил сыщика и протянул к нему руку. Гуров подошел.

— Лев… Лев Иванович, хорошо… что вы пришли… — запинаясь, еле слышно пробормотал хозяин усадьбы. — Мне нужно… успеть рассказать…

— Я вас внимательно слушаю, Вадим Александрович, — отвечал сыщик. — Хотя если вам трудно говорить, то можно наш разговор отложить на потом.

— Я боюсь, что никакого «потом» уже не будет, — все так же тихо произнес Егоров. — А рассказать надо. Так что вы садитесь и слушайте. Значит, дело было так. Как вы советовали, мы с Юрой легли спать в одной комнате. В присутствии сына я чувствовал себя уверенней и заснул без снотворного, довольно рано — еще двенадцати не было. Спал крепко, не просыпался, пока меня внезапно что-то не разбудило. Я проснулся и сел на кровати…

— Вы не можете сказать, что именно вас разбудило? — прервал его рассказ Гуров. — Это был какой-то звук? Или свет? Или еще что-то?

— Не могу сказать, — отвечал Егоров. — Нет, кажется, ничего такого не было, ни звука, ни яркого света. Погодите, не перебивайте, дайте мне рассказать до конца. Значит, я сел в кровати, оглядел спальню. Все было тихо, Юра спал на диване. Я взглянул на часы — они показывали начало четвертого. Все было спокойно, и я уже решил снова лечь, когда вдруг увидел за окном свет…

— За каким окном — вот за этим? — спросил Гуров, указывая на окно, выходящее в парк.

— Да, за этим. У нас всю ночь горит свет возле ворот, так что какой-то свет возле дома есть. Но в парке никакие фонари не горят, с этой стороны всегда темно. А теперь я увидел, что там что-то мигает. Серии вспышек, понимаете? Это походило… В юности я увлекался радиоделом, изучал азбуку Морзе. Так что я сразу подумал о морзянке и стал читать эти вспышки. И оказался прав: это была именно морзянка. Кто-то раз за разом посылал мне в окно сигнал: «Помоги мне…» И еще раз: «Помоги, мне плохо…» Я встал, шагнул к окну… И там, на лужайке под самым окном, увидел Юлю…

Вадим Егоров замолчал, закрыл глаза, откинулся на спинку дивана. Юрий склонился над ним:

— Папа, тебе плохо?

— Ничего страшного, сынок, ничего страшного… — тихо прошептал Вадим Александрович. — Просто не по себе… Но сейчас все пройдет, и я смогу рассказать до конца. Я хочу все рассказать до конца, чтобы Лев Иванович смог разобраться, что здесь происходит…

Он выпрямился на диване и снова открыл глаза.

— Да, я хочу все рассказать до конца, — уже громче произнес он. — Значит, было так. На лужайке под окном я увидел Юлю. Но на этот раз она уже не была как живая. Она была одета в какие-то лохмотья, какие никогда не носила при жизни. Сквозь дыры на одежде было видно тело. И все это тело, и одежда тоже были в крови. А когда она повернула ко мне лицо, я увидел на нем страшные струпья. А самое ужасное состояло в том, что у нее не было глаз.

— Как это не было глаз? — удивился Гуров. — Чем же тогда она смотрела?

— А она и не смотрела, — отвечал владелец усадьбы. — Она просто стояла, обратив ко мне лицо. А потом сказала: «Видишь, Дима, какая я стала? Это все ты виноват. Знаешь, где я сейчас? Я сейчас в аду, Дима. И ты там будешь, и наш сын тоже…»

Владелец усадьбы замолчал и снова откинулся на подушки.

— А дальше? — нетерпеливо спросил Гуров. — Что еще она сказала?

— Больше ничего, — отвечал Егоров. — Только это. Мне и этого хватило. Голова у меня закружилась, я начал падать. Цепляясь за занавески, за угол стола, добрался до кровати и упал на нее. Тут, к счастью, проснулся Юра. Вскочил, подбежал ко мне, стал спрашивать, что случилось. Ну я ему сказал… в общих чертах. Он побежал, разбудил Клавдию, она сделала мне укол… Вот, в общем, и все.

— Скажите, — спросил сыщик, — а кто светил фонариком? Кто подавал вам сигналы азбукой Морзе? Ваша жена?

— Юля? Нет, это не она. У нее в руках ничего не было, никакого фонарика. И потом, она не владеет азбукой Морзе. Это передавал кто-то… тот, кто ее послал…

— О ком вы говорите? — удивился сыщик.

Вадим Егоров повернул голову и взглянул ему прямо в глаза.

— Но ведь она сказала, откуда она сейчас пришла, — напомнил он. — Она сказала, что пришла из ада. Значит, ее послал хозяин ада…

— Понятно… — пробормотал Гуров. — Мы вступаем в область потустороннего… Но скажите мне еще одну вещь. У вас очень хорошее зрение?

— Вообще-то не жалуюсь, — отвечал Егоров. — Мне кто-то говорил, что из меня вышел бы отличный охотник. Я неплохо вижу в темноте, вообще зрение хорошее.

— Понятно… И все же ночью, со второго этажа, увидеть пустые глазницы, и струпья на теле, и кровь на одежде… Даже человеку, обладающему орлиным зрением, такое трудно. Вам не кажется, что большую часть из всей этой картины вы себе внушили?

— Нет, ничего я себе не внушил, я все это видел! — упрямо повторил Егоров.

— И слух у