Я провожу рукой по лицу, шершавому от остатков забытья. Я не могу вспомнить, когда в последний раз брился, не говоря уже о том, когда в последний раз выходил за пределы этого кабинета. Ну, две недели назад — это точно. Потому что, предположительно, именно столько времени отделяет меня от того, что когда-то было моей нормальной жизнью, до моей нынешней реальности, хотя я не могу вспомнить, что произошло между этой жизнью и той, которой я жил раньше.

Пергамент заваливает стол, который я использовал в качестве подушки прошлой ночью, покрывая темное дерево бумажными порезами, ожидающими своего часа. Опущенные веки выдают нацарапанный почерк, и я смотрю на косые буквы, глядящие на меня сверху вниз.

Такие злобные слова. Такая горечь, зажатая между строчками смятой бумаги. Кто бы мог подумать, что я способен на такую жестокость, на такую душераздирающую печаль?

Может быть, отцу понравилась бы такая моя версия.

Эта мысль — своего рода горькое предательство, шепот правды, щекочущий мне ухо. Потому что это — эта оболочка человека и силуэт монстра — именно то, чего он хотел. Не ту кротость, которую он высмеивал, а ту ахиллесову пяту, которой является моя доброта.

Я провожу рукой, испачканной чернилами, по лицу, прочерчивая глубокие линии на коже. Мои глаза улавливают скоропись, которая не принадлежит моей руке, прокрученной по пергаменту, лежащему под моими локтями. Суровость Кая прослеживается даже в наклоне его букв и тяжести чернил.

Я не завидую ему. Не искренне. И не намеренно.

Кай был тем королем, которого хотел отец. Это было так же очевидно, как и то, с каким отвращением они относились друг к другу. Кай — жестокий, смелый, предусмотрительный — все до единого сын короля. И я думаю, что именно в этом и заключалась проблема между ними. Отец ненавидел, что он не наследник. Ненавидел, что королю, которого он хотел, помешал сын, который был у него первым. Я не был Каем, и это убивало его.

И я знаю, что часть его презирала моего брата, потому что он был всем тем, чем не был я.

Я встаю, чувствуя себя почти так же шатко, как и вздох, который я испустил. Шагание к окну и обратно было моим обычным увлекательным занятием в течение последних двух недель. Но сегодня, сегодня я чувствую себя довольно смело. Сегодня я раздвигаю шторы, прежде чем немедленно пожалеть об этом опрометчивом решении.

Меня ослепляет тусклый свет, льющийся через мутное окно. В перерывах между морганиями я осматриваю окрестности дома, в котором с недавних пор чувствую себя заложником. Мой взгляд устремляется туда, где, как я знаю, далеко простираются Скорчи, туда, куда я послал Кая, чтобы найти ее.

Ее.

Я думаю о ней чаще, чем следовало бы. Пишу о ней, когда мои мысли больше не могут сдерживать ее. Перебираю каждую деталь нашего короткого совместного существования. Каждое намеренно обманчивое слово. Упорство, с которым она играла со мной. Отец и его тонкий призыв проводить с ней время. Чувства, с которыми борется Кай, выслеживая ее.

Поток мыслей заставляет меня вытаскивать относительно чистый лист пергамента из-под его помятых братьев и сестер.

И тут она снова выплескивается на страницу. Вариации слов, которые я уже складывал вместе. Баллада о предательстве, сонет о печали.

Я устал писать с точки зрения злодея.

Глава 13

Кай

Я нашел ее.

В разгар чертовой драки. Я не должен удивляться.

— Добей его! Добей его! Добей его!

В подвале сыро, и по нему разносятся крики теснящейся толпы. Протиснувшись мимо потных тел, я позволил себе скользнуть взглядом по разнообразным головам тусклых цветов, все еще не привыкнув к отсутствию среди них ярких волос. И тогда я обратил внимание на человека, наматывающего круги по клетке, шокирующе большого по сравнению с его противником.

Его противником.

Того, кто двигается как танцор, не всегда плавно, но расчетливо. Словно предугадывая каждый шаг, продумывая каждое движение.

Того, кто сражается со знакомым огнем, свирепостью, которая накапливалась и оттачивалась годами.

Того, кто прикрывает лицо, прячет волосы, скрывает личность.

Я знаю лицо, скрытое за тканью. Знаю веснушки на носу, серебристые волосы, сверкающие на солнце. Знаю стройное тело, спрятанное под несколькими слоями одежды, скрывающими талию, на которую идеально ложится моя рука, ребра, изувеченные копьем в Шепоте.

Это она.

— Вот и все. Тень победил!

Тень. Как подходяще.

Хотя я не вижу ее лица, я практически чувствую гордость, исходящую от нее, когда она стоит на ринге, подняв кулак в триумфе. Я почти не обращал внимания на поединок, слишком поглощенный осознанием того, что это она. Но тут я замечаю, как кровь пропитывает платок, которым она туго обмотала голову и лицо, скрывая преступницу под ним.

Слишком быстро поединок заканчивается. Толпа хлопает. Тень уходит.

Нет. Она нужна мне.

Эта мысль заставляет меня горько рассмеяться. Две недели назад эти слова имели бы совсем другое значение, которое я не позволяю себе обдумывать.

Сейчас она стоит рядом с диктором, получает свое вознаграждение и, похоже, его похвалу.

Думай.

Я должен проследить за ней. Должен проследить за ней и застать ее врасплох. Я должен поступить умно. Все мои тренировки говорят о том, что я должен действовать осторожно, обдуманно.

Но где же тут веселье?

Я буду обращаться с ней так же деликатно, как она обращалась с моим отцом.

Я хочу увидеть, как она корчится, как пытается сохранить свой фасад. А с аудиторией в моем распоряжении ее личность будет поставлена на карту, что заставит ее сосредоточиться и на мне, и на роли, которую она играет.

И тогда я открываю рот.

— Итак, Тень согласен на еще один раунд?

Как будто я закричал.

Ее голова резко поворачивается в мою сторону, и я стараюсь не обращать внимания на воспоминания о том, как она расслаблялась при звуке моего голоса. Ее глаза перебегают с лица на лицо. Ищущие. Бешеные. Испуганные.

А потом эти океанские глаза врезаются в мои.

Этот взгляд бьет током, хотя и не так, как раньше. Невидимая связь между нами теперь заряжена нашим прошлым, нашим настоящим, нашим будущим — всем, чем мы когда-то были, и всем, чем мы являемся сейчас. Это враждебная гармония: мы оба наконец-то полностью осознали, кем мы являемся друг для друга — никем. Лишь оболочка того, что было, и того, что могло бы быть.

Раньше я приветствовал идею утонуть в ее голубых глазах. Но теперь, видя, с каким презрением она