и были, как несложно догадаться, проститутками. Обнаружив такое разнообразие нелегальных занятий, прикрывающихся вывесками салонов причесок, полицаи почти забросили поиск убийцы и принялись наводить порядок. Дальше началась настоящая война с баррикадами и стрельбой, в результате которой все до одной парикмахерские были разоблачены, хозяева и сотрудники отправлены в тюрьмы, арбейтсхаузы и психиатрические приюты, а требования к получению лицензии парикмахера с тех пор ужесточены до почти нереальных.

Когда боевые действия закончились, и на Фризорштрассе воцарился мир и порядок, убийца сдался сам. Им оказался пожилой оберфельдфебель в отставке, который таким образом пытался привлечь внимание властей к так называемому «парикмахерскому кварталу». Здесь ему предложили девочку, мальчика, наркотики, выпивку и еще массу всего, включая наемное убийство, но ни в одном из заведений ему так и не удалось сделать стрижку.

С тех пор прошло много лет, эту историю билегебенцы любят рассказывать при любом удобном случае, Шпатц, например, слышал ее как минимум трижды — в виде анекдота, поучительной притчи и мрачной городской легенды. И все, кроме Крамма, сообщили, что с тех пор эта улица образцового порядка. Крамм же, в своей ироничной манере заметил: «Если не считать, что все заведения на ней теперь принадлежат в той или иной мере одному человеку — Хаппенгабену».

Шпатц остановился возле фонаря на углу. Интересно, почему с личностями вроде Хаппенгабена ничего нельзя сделать? Если всем известно, кто он и чем занимается, почему нельзя его просто вывести на плац и расстрелять? Обычно правосудие в Шварцланде было быстрым и эффективным, но все равно находятся люди, изворотливости мозга которых хватает на то, чтобы жить поперек закона. Держать при себе цепного виссена и торговать людьми. Создавать подвальные производства поддельных лекарств. И при этом подписывать документы собственным именем и владеть множеством заведений с легальными лицензиями. И сейчас Шпатц размышляет, не пойти ли ему в обход только лишь потому, что большинство вывесок на короткой дороге принадлежат этому самому человеку. Проклятье!

Шпатц выпрямил спину и решительно зашагал прямо. В конце концов, если вдруг Хаппенгабену с его прирученным Вологолаком захочется снова его поймать и привязать к столу, то им ничего не помешает выследить его и на любой другой улице. Здесь же, на Фрезорштрассе, он просто один из немногочисленных прохожих. Просто человек в плаще и шляпе. У которого был долгий утомительный день, а завтра предстоит день еще более утомительный. Шпатц коснулся пальцами чуть поджившего кровоподтека на скуле. Сломанное ребро снова заныло. Думать про еще один рабочий день на люфтшиффбау не хотелось, поэтому он начал внимательно смотреть по сторонам. Улица ничем не отличалась от любой другой в Билегебене. Фундаменты и первые этажи домов старые, с низкими полукруглыми арками, декорированными грубыми камнями и гранитными полуколоннами, верхние этажи — простые утилитарные коробки с рядами квадратных окон. Кирпичные или каменные. Дома, как и большинство в этой части города, невысокие, по четыре-пять этажей. Мусора на брусчатке нет, светильники над большинством заведений уже не горят — чтобы получить разрешение на работу в столь поздний час в воскресенье требовалось заплатить немалую пошлину. По иронии, ни над одним заведением не было ни одного знака парикмахерской.

Глава 4

Du bist das Schiff ich der Kapitän

Wohin soll denn die Reise gehen

Ich seh im Spiegel dein Gesicht

Du liebst mich denn ich lieb dich nicht

(Ты — корабль, я — капитан.

Куда же мы должны направиться?

Я вижу в зеркале твоё лицо,

Ты любишь меня, потому что я не люблю тебя)

Ich tu dir weh — Rammstein

— Эй ты, Грессель, иди сюда! — Шпатц мысленно скривился, услышав этот голос. Надо же, тот тип в кепочке на сальных волосах запомнил имя.

— Ну? — Шпатц остановился в метре от той части длинного стола, где сидела компания работяг во главе с человеком, фотографию которого Крамм пару дней назад ему показывал. Полди Мюффлинг. Да, похоже, что грязноволосый задира действительно его брат. Когда они сидели рядом, сходство еще больше бросалось в глаза. Низкий лоб, форма надбровных дуг и некоторая лопоухость.

— Грессель, ты извини за прошлый раз, мы старались бить аккуратно, — задира осклабился, обнажив желтые зубы. Шпатц промолчал. — Брат, это нормальный парень, отвечаю. Мог нажаловаться, но не стал. Наш человек, хоть и белоручка, уважаю!

— Помолчи, Трогот, многовато болтаешь, — когда заговорил Полди, остальные замолчали. — Ты присаживайся, Грессель, давай поговорим. По виду ты должен быть клерком или бухгалтером. Как ты сюда попал?

— Жизнь так сложилась, — буркнул Шпатц. «Не торопись излагать подробности придуманной биографии, герр Шпатц, — говорил ему Крамм. — Если ты сразу же начнешь вываливать имена и обстоятельства, это не сделает публику доверчивее, зато убедит ее в том, что ты лжешь».

— Ладно, — примирительно кивнул Полди. — Не хочешь — не говори. Я Полди Мюффлинг.

— Приятно познакомиться, герр Мюффлинг.

— Оставь это «герр» для других белоручек, Грессель. Зови меня Мюффлинг или просто Мюфф.

— Договорились, Мюфф.

— Присаживайся с нами, есть разговор, — Полди подвинулся и хлопнул ладонью по скамейке рядом с собой. Шпатц поставил на стол миску густой похлебки, которую все еще держал в руках и сел. — Значит так, Грессель. Ты уже понял, что работа наша — не сахар и не мед, ведь так?

— Я и не сомневался, — Шпатц опустил ложку в тарелку. С одной стороны, есть во время разговора, когда остальные не едят, невежливо, с другой —