– Интуиция подсказывала мне, что он ведет себя нехорошо. Доказательств у меня не было, но я чувствовала, что с Алехандро происходит что-то дурное. Он менялся на глазах… Бедный мой сынок! Каждый день он теряет свое лучшее качество – мягкость. Но странно то, что после приступов агрессии к нему возвращается рассудок. Ясность разума дается ему ценой насилия. Но все впустую, ведь рано или поздно он вновь начинает нести бред.

Она говорила об Алексе как об озорном ребенке из знатного рода. Жизнь сыграла злую шутку с этой женщиной, превратив ее благородного эфеба [12] в никчемного шута. Мне стало больно за нее. Ее слова меня обезнадежили. Я отказался от напитков и с поникшей головой покинул дом.

На улице меня охватила ностальгия. Я мог бы прогнать ее, но вместо этого впустил в свою душу. Мне жутко захотелось прийти домой и посмотреть одну школьную фотографию. Тогда молодые и веселые, сегодня мы стали взрослыми и грустными. Я заставил воображение воскресить эту фотографию. На ней члены литературного общества «Свет и наука».

Хор голливудских улыбок. Юноши с идеально ровными зубами, привитые от двадцати тысяч напастей, накормленные витаминами на все буквы алфавита, нужными и ненужными микроэлементами, католики по традиции, среди которых затесались один-два инакомыслящих – приверженцы научного атеизма, неизбежного и простительного в восемнадцать лет. Они откликались на обычные и в то же время говорящие имена, достойные актеров театра абсурда. Теофило Фернандес, бросивший якорь в Греции времен Перикла; слушать его было – все равно что наслаждаться десертом на пиршестве платоников. Антонио Экстремадура, прирожденный лидер и амбициозный карьерист; тогда никто не мог предположить, что в итоге он займется наркоторговлей. Ликург и Эстебан – вечные вольнослушатели. Рауль Миллер, странная птица в нашей стае; волею судьбы он отправился в тур по заграничным психиатрическим больницам, откуда вернулся робким, краснеющим от смущения и, как ни странно, выздоровевшим. Лукас Руис – на фотографии он с приоткрытым ртом, в момент, когда собрался то ли улыбнуться, то ли возмутиться; его рот много лет спустя переживет прием двух пузырьков барбитурата и сальто-мортале, которое Лукас совершит с крыши самого высокого в городе здания, – этот несостоявшийся подвиг закрепит за ним славу короля неудавшихся самоубийств.

Фамилии девочек я забыл. Их имена в точности повторяли жития святых: Тересита, Марта, Мария дель Росарио. Они участвовали в собраниях общества под предлогом интеллектуального развития. Самые смелые из них задавали настолько глупые вопросы, что приходилось притворяться, будто мы верим в их умственные способности и теряемся в поисках ответа. Каждую субботу один из членов общества читал доклад на тему по его усмотрению. По завершении выступления, которое никто не слушал, разгорался спор. Досократики. Введение в каббалу. Карл или Граучо Маркс [13], с предпочтением второго. Папские энциклики. Темный колодец маркиза де Сада. Девочкам было наплевать на содержание бесед. Если бы даже дебаты велись на бенгальском языке, они все равно сидели бы и слушали. Разговоры были для них аперитивом, главным блюдом служили ночные вылазки в дискотеки. Поклонницы плотской диалектики кучковались в полутьме на танцплощадке. Практически все они были влюблены в Алехандро Тамбаса. Но поскольку он никогда им не давался, они в конце концов покорялись первой руке, хватавшей их за талию в темноте.

Алекс был центром притяжения, все общество вращалось вокруг него. Никто не сомневался в силе его интеллекта, включая его самого. Вера Алекса в свои способности была настолько сильна, что ему не приходилось их подтверждать. Он совершал лишь одно усилие – составлял речи, наполовину переписанные из учебника по ораторскому мастерству.

Обладая обаянием меланхоличного тореадора, в котором смешивались аскетичный идеализм и женственная чувственность, он ловко управлялся с поклонницами. И ловко ускользал от них. Ухаживал за девушками из богатых семей, услаждая их слух своим красноречием, но не позволяя себе большего.

Алекс был одним из тех счастливчиков, будущее которых определено с момента рождения. Лень и нерадивость объяснялись его уверенностью в завтрашнем дне. Если судьба ясна, зачем прилагать усилия? Нам казалось, что через пару лет он станет птицей высокого полета. Быть с ним рядом значило иметь возможность воспользоваться тенью его влияния в недалеком будущем.

Грядущий триумф Алекса просматривался настолько четко, насколько мутным было его происхождение. Он никогда не утверждал, что рожден от неизвестного отца, однако никто не мог сказать, кто его отец, и об этом все время судачили. На протяжении нескольких лет он оплакивал погибшего в катастрофе отца – пилота авиакомпании «Панагра». Затем намекал, что был зачат от испанского дворянина, который при первой удобной возможности бросил наследника и вернулся в Мадрид в объятия сонного царства. Ходили слухи, что его отец – генерал из Ла-Паса, недавно погибший при государственном перевороте. Версиям не было бы конца, не появись основная гипотеза: Алекс был зачат чудесным образом с помощью всего лишь одной яйцеклетки, отвергающей сперматозоиды и даже не нуждающейся в них вовсе. Говорят, что эту теорию ему внушила в детстве мать.

Помимо множества предполагаемых отцов и полного отсутствия реального у Алекса нашелся еще и духовный – Леон, испанский священник, член «Опус Деи» [14], который увидел в мальчике будущего христианского лидера. Своей опекой служитель культа украл у Алекса детство и юность. Пока мы играли в жмурки, он заучивал наизусть речи суровых иберийских правителей. В то время как мы делали первые вылазки в бордели, он препарировал абстрактные формулировки Ортеги-и-Гассета [15]. За Алексом смотрели как за наследным принцем. Короткими глотками он потягивал из бутылочки образцы искусства эпохи Возрождения, густой витаминный коктейль из трудов софистов и калорийное протеиновое питание из работ Макиавелли. Его упаковали и франкировали для доставки в мир власть имущих. Почему же посылка не дошла по адресу?

Он получил стипендию для обучения в одном из тех американских университетов, где средний IQ студентов превышает гималайские высоты. Спустя пять лет он вернулся домой обладателем непереводимой специальности и диплома, который никто так и не увидел. Говорили, что он стал кандидатом политических наук. Я также слышал, что он специализировался на средневековом искусстве. Кто-то думал, что он стал специалистом по Латинской Америке. Были и такие, кто подозревал, что он агент ЦРУ. Как бы то ни было, Алекс никогда не занимался приобретенной профессией. Но загадочное академическое звание открыло ему путь к синекурам в госучреждениях, где его эрудиция вызывала всеобщее восхищение.

Одним сентябрьским днем он заявил, что является сыном священника Леона. И потребовал наследство авансом. Его устроила бы половина приходского дома.

Заподозрили неладное