– Ты что, не мог сочинить историю, от которой не пострадала бы моя честь? Мне досталась роль обманутой жены. Стоит ему рассказать своей благоверной, что у тебя есть любовница, как весь город будет хихикать у меня за спиной, – предрекла Талия.

– Он ничего не скажет Розе. Эстебан врач, он обязан хранить профессиональную тайну, – ответил я, чтобы ее успокоить.

– Послушай мой прогноз и запиши, чтобы не забыть. В эту самую минуту Эстебан будит свою дуру-жену, которая без макияжа наверняка похожа на ощипанную курицу, и пересказывает ей вперемежку со своими догадками то, что ты ему выложил. Эстебана я не опасаюсь, он подкаблучник этой зазнавшейся гаурайю [11]. Не удивлюсь, если она знает наизусть все, что написано в медицинских карточках его пациенток. Поэтому я ни разу не ходила к нему на прием. Я не собиралась дарить его жене поводы для сплетен, – завершила она резко свою речь.

Я поспешил ответить:

– Ты не ходишь к Эстебану, потому что я против. Я давно почуял, что он в тебя влюблен. Его так заботят твое здоровье, твоя фертильность, твоя матка. Я что, дурак разрешать ему лапать тебя везде?

Хулия нас прервала.

– Захлопните клювы, вы, попугаи со словесным поносом. У вас обоих талант превращать чужие проблемы в поводы для собственных баталий. Вы забыли, что это у меня неприятности? Вы мне так и не сказали, сделают мне этот чертов укол или нет.

Несколько минут спустя я, следуя инструкциям Эстебана, ввел ей лекарство одноразовым шприцем, правда, не в одну из знойных ягодиц, как мне хотелось, а в правое плечо, которое она с готовностью оголила. Перед этим я боялся, что игла обломится и навсегда останется в теле Хулии. К моему удивлению, игла не встретила сопротивления и, под музыкальное сопровождение из вскрика, исчезла в мышцах Хулии. Пока я жал на поршень, меня терзала мысль, что я разрываю нерв и обрекаю руку на паралич, из-за чего она бездвижно повиснет, как дряхлое крыло. Но ничего такого не случилось. Единственным последствием было узкое отверстие от иглы, которое открылось на секунду моему взору, а затем исчезло под каплей выступившей крови. Я прижал кусок ваты к плечу Хулии, и красная капля попалась в него, как золотая рыбка в сачок. Только тогда я вздохнул с облегчением нейрохирурга, закончившего свою первую операцию по пересадке головного мозга.

Я сохранил пропитанную кровью ватку. Позже я ее целовал, лизал, сосал. Вкус алкоголя и лекарства меня разочаровал. Вата не вобрала в себя магию Музы, которой была Хулия. И когда сегодня утром она постучалась в дверь моего дома, фасад моего бытия рухнул. Предчувствие подсказывало, что она станет ближе, что дистанция между нами сократится, словно кто-то отпустит натянутую между нами резинку. До того дня Муза была неосязаемой материей, абстрактной ценностью, неуловимым вздохом, искусной выдумкой, о которой я день за днем рассказывал Ликургу. Однако в это воскресенье она явилась во плоти: воцарилась в конкретном измерении, стала видимой, обоняемой и осязаемой. Я пережил потрясение скептика, который шутки ради участвует в спиритическом сеансе и вдруг замечает, как материализуется силуэт его почившей возлюбленной.

В это воскресенье я открыл дверь и ослеп от солнца. Она вошла без улыбки на лице. Тот кувшин с оптимизмом, который она носила с собой повсюду, разбился. Хулия была подавлена. Она вошла в дом закутанная в дымку.

Я знал Хулию много лет. Она выросла на моих глазах. Я был свидетелем того, как она сменила материнский подол на колени поклонников. Однако, когда сегодня утром она пришла к нам с перекошенным от боли лицом, я уловил в ней сходство, даже родство с самим собой.

Обнаружив в ней новые черты, я взглянул на нее иначе. Возможно, новый портрет поможет мне лучше ее понять.

Хулия была любимым чадом родителей. Однако, как ни парадоксально, девочка считала себя обездоленной, обойденной родительской любовью. Чтобы восполнить этот недостаток, она постоянно требовала от них подтверждения чувств – не банальными ласками, а платьями, деньгами и повиновением – доказательствами более ощутимыми. Но она ничем не удовлетворялась. Хулия задыхалась от родительского внимания, но стоило им предоставить ей немного свободы, она обвиняла их в безразличии. С первого взгляда в нее влюбляются женственные мальчики, но она их презирает. Ее кровь закипает при виде волосатых мачо, которых она в то же время боится и избегает. С безынициативными мужчинами она играет роль властолюбивой и агрессивной провокаторши, однако в присутствии сильных мачо становится скромницей. Более независимая, чем воздушный змей без нитки, она никогда не говорит, куда направляется, так же как и не спрашивает у родителей разрешения отлучиться. В ее вселенной нет часов. Необязательная, она обожает заставлять ухажеров ждать. Решившему завоевать ее понадобится много терпения и минимум самоуважения Ей быстро надоедает мужское общество, и она проводит дни напролет с подругами, которые, по мнению Патрокла, ее используют, мародерствуют в ее гардеробе, пользуются ее украшениями и косметикой, тратят ее деньги, бьют ее машину и то и дело уводят у нее женихов. Дикости, которые ее совершенно не смущают.

Хулия изучает ветеринарию. Она терпеть не может домашних животных, но ей нравятся лошади – их резкие движения, оглушительное ржание. По ее словам, она выбрала эту профессию, потому что в день, когда она по ошибке убьет корову, она станет не убийцей, а всего лишь мясником. Она работоспособная студентка, ей удается умещать у себя на ляжках целые главы из книг за ночь перед экзаменом.

В восемь лет она упала с пони и рассекла бровь. Патрокл, невзирая на невиновность животного, приказал пристрелить его. Рана превратилась в шрам, который со временем стерся, от него осталась лишь бледная линия, выступающая над краем ее левой брови. Эта безобидная метка приводит Хулию в отчаяние. Пластический хирург посчитал свое вмешательство излишним, посоветовав ей поговорить с психологом, поскольку, по его мнению, след от падения остался в ее душе, а не на лице. Его слова на нее не подействовали, убежденность в собственном уродстве, невезении и несовершенстве часто угнетает Хулию. Эти чувства мешают ей во всем. Она бросила занятия теннисом, поскольку никогда не стала бы чемпионкой, а быть рядовым игроком ей не хотелось. С балетом произошла похожая история. Ира записала ее в детстве в балетную студию в надежде вырастить из нее заколдованную лебедь. Она была перспективной ученицей. Однако в подростковом возрасте гормоны сотворили над ней свое колдовство и обточили фигуру так, что в