Шрифт:
Закладка:
Я в плане бабок всегда был невезучий. Вот просто рок какой-то. И скорее всего семейный. Отец, ученый-гидролог, не зарабатывал особых денег — в науке платят так себе. Мама пахала как проклятая в школе, брала дополнительные часы, но это же 90-е, безумная инфляция, финансы утекали как вода сквозь пальцы. Потом наступили «жирные годы», нефть стрельнула вверх, в школе начали платить побольше — не Москва, конечно, но все-таки и не лапу сосешь с гречки на пшенку и обратно. Плюс я вышел из подросткового возраста, в институте подрабатывал репетитором, брал не только историю, но русский язык с литературой, благо сам по этим предметам был отличники. Деньги в семье появились. Но продолжили утекать еще быстрее. Ведь расходы всегда обгоняют доходы — в этом смысл бесчеловечности капиталистической системы. Хочешь жить хорошо? Хочешь машину, квартиру, отпуск на Бали? Готовь баблос. А если его нет — возьми кредит. Благо даже вставать с дивана не надо — все можно оформить через интернет и на карту. Ну и дальше кредитная кабала, проценты сжирают оставшиеся доходы… Вспомню — вздрогну. Пришлось даже с коллекторами пообщаться. Уж больно неаккуратно обращался с кредитами. Были и просрочки и даже суды.
В итоге выполз из кабалы, но с деньгами продолжилось какое-то семейное проклятие. Заболела мать, опять замаячили крупные расходы. Рак он такой — государство, конечно, тебя лечит, но по минимуму. Хочешь получше лекарства, быстрое обезболивание, внимание нянечек раскошелься. Справились и в этот раз — болезнь не была запущенной, опухоль быстро вырезали, химия прошла удачно. Но денег опять не стало и появились новые кредиты.
За окном зазвенели цепи, этап проснулся. Дежурные пошли к колодцу за водой. Потянуло дымком костров. Что же… пора и мне вставать. И главное на что-то решаться. Недрогнувшей рукой я вскрыл печати на коробке Смирнова.
Мелкий противный дождик закончился, выглянуло солнышко. Я завершив утренний туалет, отправился на осмотр. С собой взял коробку. В ходе которого внимательно пригляделся к «отпетым». Тем самым каторжанам, которые шли в конце колонны, в кандалах и под особым присмотром унтера и пяти солдат. Заправлял там грузин Микеладзе. Политический. Судя по разговорам охраны, взяли его по делу Народной воли, долго судили-рядили, пока наконец, не получил он свои восемь лет каторги.
Высокий, горбоносый грузин был просто ходячей бедой нашего этапа. Он качал права на ломанном русском везде, где только можно. Возмущался едой, стыдил «Иванов» за пляски в селах — называя попрошайками. Ну и разумеется, получил от всех. Его била охрана, лупили блатные. При этом Микеладзе умудрился собрать вокруг себя таких же политических, которые чем дальше, тем больше за него вступались.
— Бог в помощь, — я пожал руку усатому унтеру, который латал попросивший кашу ботинок, заглянул в сарай «отпетых». — Есть больные? Помощь кому нужна?
А сам незаметно подмигнул Микеладзе в сторону уголка.
— Меня посмотри, — грузин быстро сообразил, встал, заправив кандалы за край пояса.
Пока я изучал синяки и ссадины народовольца, обрабатывал мазью, тот шептал мне на ухо предостережения:
— Только тихо гавори, батоно доктор! С нами падсадной идет, от жандармов.
— Гамарджоба, — тоже на шепот перешел я. — Меня в Иркутске псы держали пять дней в подвале на Ланинской.
— Ты палитический? — Микеладзе скептически на меня посмотрел.
— Нет. Долг за мной был. Вспомнили, предложили расплатиться, — я открыл ящик Смирнова, показал грузину бумажный конвертик с порошком, назначение которого я не знал. — Дали среди лекарств вот это. Приказали, — тут пришлось тяжело вздыхать, закатывать глаза. — Сыпануть тебе в кашу на пятый день.
Микеладзе выругался по грузински. Это было ясно по кавказской экспрессии и всей его мимике на лице.
— Зачем⁇
— Наверное, досадил ты сильному кому-то батоно, — пожал плечами я. — На царя злоумышлял?
Грузин промолчал, повернулся ко мне спиной, начал показывать отбитые почки с огромными синяками.
— Кровью мочусь, генацвале. Есть какое средство?
А лечить-то их, судя по всему и нечем.
— Выпрашивай в деревнях лед, — я убрал мази в коробку, захлопнул ее. — Прикладывай к спине, если совсем невмочь.
— Отравишь? — наконец, решился задать прямой вопрос Микеладзе, закутываясь обратно в арестантский халат.
Я сделал вид, что колеблюсь.
— Бежать тебе надо, — мой шепот был еле слышен даже мне самому. — Не я, так кто другой кончит тебя. Дадут унтеру рубь — тебя и забьют на этапе.
Грузин молча позвенел цепями, ухмыляясь. Улыбка была больше похожа на оскал.
— Строиться! — на улице раздался зычный крик капитана Наумова.
— С кандалами решу задачку — только и ты не подведи.
* * *
Этап брел по тракту, я все замедлялся и замедлялся, пока не оказался рядом с подводой Ефима. Взобрался на нее, уселся рядом. Дождик благотворно сказался на дорожной пыли — ее не было.
— Ты унтера «особых» знаешь? — поинтересовался я тихо у Севастьянова.
— Емельяна? Познакомились…
Ефим повернулся ко мне, потянул за поводья, притормаживая подводу.
— Надумал что ли?
— Ага. Но нужен план.
— НужОн, — покивал Ефим. — Я вона, кистень сделал.
Севастьянов тайком показал мне гирьку на веревке с петлей для запястья.
— Кистень это хорошо, это для Выкрестовых… Только вот бежать нам надо, сначала подняв шум. Чтобы не до нас было армейским, уразумел?
Коротко пересказал Ефиму про политических. Дескать, подбил их главаря на бегство с этапа. Если он сдернет, то капитан с казаками, первым делом их ловить бросятся — начальство за побег по головке не погладит. А тут и мы можем тихонько свалить. Нас ловить начнут в последнюю очередь.
— Ключи к кандалам, — мигом выделил главное Севастьянова.
— Именно! — я достал из ящика Степанова бутыль спирта, которую разбавил обычной водой до приемлемых значений. И кусок воска, что выпросил на полуэтапе у местного ключника.
— Сможешь вечером подпоить унтера и снять метку с ключей? Они у него на поясе висят.
— А где отливать отмычки будем?
И правду Ефим сам из каторжан — вопрос, что называется не в бровь, а в глаз. Профессиональный.
— Наумов говорил, что впереди большое село
