не была ей родной матерью, поэтому особой теплоты к Василике не питала, но и делать из купеческой дочки посмешище не собиралась. Шутка ли, девке шел семнадцатый год, а она до сих пор не была сосватана. Так ведь и дурные слухи про их семью могут пойти, и тогда никто не посмотрит на старших дочерей.

Да, были у них молодцы на примете, но и те косились на Василику. Калина мечтала выдать замуж старших, но хлопцам побогаче больше нравилась младшая Василика. Все было при ней: и статное тело, и крепкая русая коса, и цветастые поневы с рубахами, и кокошники с разными каменьями, и усерязи дивной красоты, и даже заморские мази. Одной лишь головы не была, как говорила мачеха. Да, не хотела Василика замуж. То дегтем перемажется к приходу жениха, то целую седмицу не купается, то просто сбежит со смотрин в дикий Лес.

Ей настолько полюбилась непроглядная чаща, что она могла пропадать там целыми днями, являясь домой под вечер. Другие люди дикого Леса опасались, говорили, что там испокон веков живет злая ведьма, а изба ее сделана из человеческих костей. Но Василика много раз проходила мимо того дома – самого обычного, деревянного и с трубой. Правда, заходить к Костяной Ягине боялась. Мало ли, вдруг есть в рассказах крупица правды?

– Опять она за свое, ты погляди! – пробурчала Калина на вернувшуюся из Лесу Василику. – Вся в листьях и колючках, чтоб тебя, неугомонную, Ягиня сварила, раз замуж за Миклая не хочешь!

Видела Василика того Миклая – бородатого, пахнущего дурной брагой и потом. Статный воин и служил у самого князя. Жаль только, что ее он совершенно не привлекал, – не нравились ей могучие богатыри. Калина сыпала искрами, кричала, что отправит Василику в черную избу, где доживали свой век старые девы, прислуживая богам; что нажалуется отцу, и тот силком выдаст ее замуж за первого встречного, а после приказала всем трем дочерям вышивать багряными цветами полотенце. Калина собиралась преподнести его мужу – ценный дар, сделанный родными руками.

– Чтоб ни шагу из дома! – шикнула купчиха, гневно глянув на Василику, и с грохотом захлопнула тяжелую дверь.

Купеческая дочка с тяжелым вздохом уставилась на связку нитей. Вышивание не входило в число ее любимых занятий, чего нельзя было сказать о сестрах, – те радовались каждому ровному стежку и старательно вышивали целые цветастые поляны, украшая полотенца, скатерти и собственные рубахи и поневы. У Василики все было наоборот: ее единственная работа – несчастные вкривь и вкось вытканные маки – смотрелась жутко. Иной раз казалось, будто цветы ехидно улыбались, мол, не дадимся в руки, отобьемся кривыми лепестками. На изнаночную сторону и вовсе было страшно взглянуть – столько узлов! Василика пыталась подвязывать нитки аккуратно, как делали сестры, а получались огромные нитяные комки, мешающие друг другу.

– Как там твой подвенечный наряд, сестренка? – елейно усмехнулась Марва, считавшаяся лучшей рукодельницей в семье. – Не готов ли еще?

– Пока нет, – ответила Василика. – Но я тружусь над ним.

Марва и Любава переглянулись и заливисто захохотали. У них самих сундуки с приданым давно были готовы. Каждая выткала и вышила себе по белому платью, украсила каменьями и теперь ожидала суженого. У Василики лежал кусок ткани с кривым шитьем. Она временами страдала над ним под суровым присмотром мачехи, которая качала головой и говорила, что не будет из Василики доброй и умелой хозяйки, если та не может сделать даже подвенечного платья.

– Кто ж с подола-то начинает, – сокрушалась Калина. – Совсем девка ума лишилась, хоть и молодая еще.

Купчиха много раз угрожала ей черной избой и обещала, что однажды утром приедут за Василикой служители богов и утащат ее силком, если сама не согласится уйти.

– А что, разве под венец силком идти лучше? – отвечала падчерица. – В черной избе хоть мужика обхаживать не надо.

Калина краснела и с трудом сдерживалась, чтобы не свернуть глупой девке голову. Еще бы, кто же сравнивает замужество с прислуживанием богам?! Только страшные дуры, которым не повезло родиться бедными, бледными, худощавыми, с редкими волосами и впалыми щеками.

Василика, тяжело вздыхая, сплетала багровые нитки и втайне надеялась, что однажды отправится в Лес и исчезнет. Не услышит больше упреков мачехи и насмешек сестер, не будет наряжаться на смотрины и поражаться жутким сальным молодцам, которые выглядели не красивее лохматых лешачат. Она мечтала о невозможном – о славной воле, когда не надо колоть руки иголкой и мучиться над вышиванием целыми вечерами. Но девкам нельзя было даже допускать подобных мыслей. Все знали, что главное в жизни – теплая изба и храпящий мужик под боком. Какой, не важно.

Василика смотрела, как ладно выходили у сестер зеленые листочки, и неохотно завидовала. Наверняка мачеха похвалит их за трудолюбие, а ее снова начнет бранить одними и теми же словами.

Поначалу, когда отец только женился, Калина была доброй и относилась к падчерице с теплотой, стараясь не обделять ее лаской. И леденцы дарила, и ткани хорошие для нарядов выбирала, и следила, чтобы все девки сытно ели и оставались румяными, – словом, заботилась. Но когда у Василики пряжа с шитьем начали валиться из рук, а на смотрины она стала приходить в жутких одеяниях, Калина заподозрила неладное и забила тревогу. Поначалу мачеха пыталась мягко говорить с Василикой, намекая, что девке стоило бы выйти замуж, но та вроде слушала, а потом убегала в Лес и бродила по узким тропам среди деревьев и кустарников. Мачеха злилась, надеясь: чем сильнее отругает, тем больше будет стараться безрукая падчерица в следующий раз.

Василика возилась с нитками, а сама думала, как там ее верный конь Яшень, достаточно ли овса ему давали, ласково ли гладили по рыжей гриве. Когда отец вернулся с подарками, дома устроили пир. Красавице Марве достался сверкающий кокошник, пышнотелой Любаве – жемчужные бусы, а младшая Василика, как и просила, получила славного жеребца. Помнится, Калину чуть не хватил удар. Купчиха кричала на мужа, напоминая, что потакать прихотям глупой девки не следует, что Василика до сих пор отказывается ходить на смотрины.

– Глаза б мои не видели, как она по лесам скачет! – причитала Калина.

– Так ведь и так не видят, матушка, – отвечала падчерица. – Или вы следом за мной скачете?

– Ах ты ж, бесстыдница! – пуще прежнего завопила мачеха. – А ну бегом в свою комнату, и чтобы не выходила до вечера!

Василика правда не понимала, почему Калина не выдаст замуж двух старших, тем более что им давно пора было. Отчего-то мачеха прицепилась к ней, как репей к подолу, и не отставала.

Василика тяжело вздыхала,