* * *

– А ты точно меня не съешь? – в который раз спросила Ксанка.

Ведьма закатила глаза и выдохнула.

– Если ты продолжишь задавать мне этот вопрос, я тебя все же посажу на лопату и кину в печь, – мрачно сказала она. – Допросишься.

Пришлось замолчать и опустить глаза вниз. Ксанка успела рассмотреть опрятную избу, охапки трав, ленты, вырезанные колдовские знаки в углах и удивительно чистую печку. Сама ведьма выглядела молодо, на пару лет старше Ксанки. Русая коса перекинута через плечо, яркие очи горели смарагдовым пламенем. Ксанка сразу решила: морок. Наверняка ведьма – древняя старуха с кривым горбом и беззубым ртом.

Ксанка глотала молочную кашу и вздыхала. Непохоже, чтобы с ней вообще собирались что-либо делать. Ведьма раскладывала свежие травы на соседнем столе, сплетая причудливые охапки. И так ловко у нее получалось, что Ксанка поневоле залюбовалась. Некоторые соцветия были ей знакомы: мята, зверобой, полынь, одуванчики, хвоя, других же она не знала.

– А ты возьмешь меня в ученицы? – осмелилась-таки спросить.

Ведьма ничего не ответила, продолжила выплетать. Ксанка нахмурилась. Видимо, не годилась она даже для этого. Что с нее взять, не зря ведь батюшка постоянно ругал и называл непутевой. Не выходило у Ксанки готовить ладно, как то делала мать, даже хлеб и тот вечно подгорал, как ни следи.

– Нельзя мне пока, – хмыкнула ведьма. – Еще не время.

Значит, и впрямь не годилась Ксанка. Не было ей места ни в Дальних Вьюнках, ни в лесной избушке. Вот такая она никчемная девка. Непонятно, зачем мать ее вообще родила, – лучше бы скинула дитя. Может, тогда она прожила бы спокойно, не пошла бы за кузнеца.

Ксанка вспоминала ее глаза, полные печали и слез, и вздыхала. Действительно, зачем она решилась, зачем пошла гулять с кузнецом, а потом вынесла каравай его родителям, когда те пришли спрашивать, пойдет ли она замуж.

В горле застыл колючий ком. Ксанка встала из-за стола и вылетела во двор. Свернув за угол, она села на землю и расплакалась.

– Эх, матушка, матушка, – всхлипывала она, – зачем ты не унесла меня с собой в землю, зачем оставила здесь?

– Кса-ана,– послышался за воротами знакомый голос.– Кса-а-а-ана-а-а-а…

Так ласково и протяжно ее мог звать только один человек. Ксанка притихла и подняла голову. У входа ее ждали, и она просто не могла не пойти.

* * *

Лес привел, Лес увел.

Видимо, боги проверяли Василику, хотели взглянуть, взвалит ли она на себя ношу, которая ей не по силам. От заплаканной девки остались слезы да сорочка. Конечно, она вышла за ворота, осмотрелась в поисках знакомого лица, но никого не увидела – только мавки как-то странно улыбались и хитро переглядывались между собой.

– Зря только карты раскидывала, – хмыкнула Василика. – Там все и так было ясно.

Чуть позже мавки ей призна́ются, что у них появилась новая сестра, не помнившая прошлого, но зато очень ласковая и жадная до тепла, особенно женского. Василика увидит в ней знакомые черты, но промолчит. Первый раз, что ли?

Да, досада проедала ребра, наводила на мысли о новом путешествии. Снова избушка и Лес со всей своей нечистью казались несносными. Но сперва – запасы. Василика наварит снадобий, наберет кучу трав, наделает отваров – в общем, подготовится к приходу Морозной Матери. А потом уже гулянки да разъезды.

– Не бойся, Коготь. – Василика погладила коня по морде. – Скоро прогуляемся с тобой, разомнешь ноги так, что хватит на целый год.

– А если снова какая девка в ворота постучит? – хмыкнул Домовой.

– Ну а ты на что, дедушка? – поинтересовалась Василика. – Если девка идет к ведьме, то должна понимать, что дверь ей может открыть кто угодно.

И хорошо бы еще помнить, что не надо ступать лишний раз за ворота, особенно если кажется, что тебя зовет мертвец. То было излюбленная ворожба мавок и лешачат. Первые прикидывались матерями и батюшками, вторые – потерянными детьми. Человек верил, бежал навстречу – и его подхватывали под белы руки, выедая тепло изнутри.

Не поверить мог лишь тот, чья воля была сильнее милосердия. Но такие люди обычно не прибегали в ночных сорочках и не роняли слезы целыми днями. Редкая порода, почти как у лошадей.

Василика накормила Когтя и взглянула в небесную синеву. Сколько еще народу сгубит этот дивный и невероятный Лес? Но так должно быть, иначе не станет ни Леса, ни сел, ни городов, ни миропорядка вообще. Все было связано и переплеталось в одном большом разноцветном кружеве, над которым, не зная отдыха, работали боги. Пусть лучше будет так, чем… не будет вовсе.

– Знаешь, дедушка, – улыбнулась Василика, – однажды я поговорю с Мораной и попрошу ее отпустить Кощея. Найти его дух среди остальных и оживить, чтобы он пожил по-людски.

– Долго думала? – угрюмо хмыкнул Домовой. – Совсем ты чокнулась, девка.

Когда она думала об этом, на сердце становилось удивительно тепло. Может, получится, а может, и нет, кто знает. Боги вечно ткали чужие жизни и перекраивали их на свой лад. Что, если попросить или договориться о плате?..

* * *

Перед глазами возникла знакомая избушка. Он уже бывал здесь раньше: смеялся над старой каргой и косо смотрел на молодицу, которая собиралась стать лесной ведьмой. Ему хотелось сломать ее, разломить ее душу пополам и заставить захлебываться слезами, скрести ногтями землю и умолять его вернуться.

Он поступал так всегда, каждый раз, когда встречал ладную девку на своем пути. И никто – никто! – не был для него преградой.

Мрак открыл глаза и потряс головой. Странные сны постоянно терзали его, заставляли копаться в памяти и искать что-то, что ускользало змеей. Он видел испуганные глаза разных девок, разрушенный Лес, смерть старой ведьмы и слышал бульканье мертвой воды. Последнее почему-то пугало его больше всего.

Необъяснимые злоба и страх грызли его, но понять их причину он никак не мог, поэтому гнал коня как можно быстрее и несся по свету на пару с ветром, стараясь забыться в сумасшедшей скачке.

Что-то все-таки он потерял, а что именно, не мог понять. Вот и приходилось искать по всему миру, заглядывать во все уголки и досадливо цокать языком – нет, не то. Но однажды он найдет утраченное, и тогда все обязательно прояснится.