Шрифт:
Закладка:
Кусты шиповника с шелестом и хрустом поползли в стороны, зелень потихоньку исчезала, а на ее месте вырастали знакомые ворота. Василика спрыгнула на землю, отперла их, затем сдвинула полено, чтобы широкие створки разошлись посильнее перед Когтем.
Стоило им зайти во двор, как куры с кудахтаньем бросились врассыпную, а Всполох, ничуть не изменившийся, подкатился к Василике и усмехнулся:
– Сколько лет, сколько зим, хозяйка.
– Не так уж и много, – пожала она плечами. – Вы тут как?
– Спину ломит, – донеслось из избушки. – Ноги не ходют толком, ничего из еды нету, а хозяйка вечно в разъездах, не заботится обо мне, старом.
– А ты все так же ворчишь, дедушка, – засмеялась Василика.
Как приятно возвращаться! Вот-вот она распряжет коня, выпьет ягодного чаю и рухнет в мягкую постель. Дом ощущался как… дом, родной, привычный и спокойный. Здесь не надо было прятаться от чужаков, врать, оборачиваться кем-то. Василика вдохнула запах хвои и прислушалась.
За воротами пели мавки с птицами, а вдали звенела Золотница, приманивая путников. Эх, соскучилась она по свежей речной водице, по русальим хвостам и чужим очам, которые выглядывали из-за кустов. Нигде, даже в столице Холмогорского княжества, не было такого дивного запаха – смеси хвои, листвы и ягод.
Василика пообещала себе отоспаться, а потом сходить на речку и поплясать с русалками да водяницами, тем более что со дня на день начнется зеленая седмица и везде загорятся жаркие костры, а молодцы с девками будут прыгать через них и бросаться прямиком в прохладную воду. С этими мыслями Василика зашла в избу, скинула дорожную накидку и крепко обняла Домового, который тут же засмущался, а потом и вовсе уполз под печь, повторяя, что хозяйка сошла с ума.
Может, и сошла, кто его знает. Только на душе было легко, будто всю ее выкупали в целебных водах и залечили, а что не исцелилось, то стерлось, как следы на песчаном берегу.
* * *
Венок у Василики вышел ведьминским. Ивовые ветви она переплела с еловыми, на которых торчала пара шишек, затем добавила еще ромашек, немного мяты, одуванчиков; долго думала, рвать ли белоснежную кувшинку, покачивающуюся на воде неподалеку от берега, а потом махнула рукой – пусть растет и радует мавок. Для завершения не хватало еще пылающих кубышек. Василика усмехнулась: во красота, слов не подберешь, чтобы описать!
Если Калина отпустит дочерей, то у Марвы наверняка будут ленты, бубенцы, яркие маки, а Любава добавит розу – дивный цветок, который рос в их саду. Когда-то давно отец привез несколько черенков. Одни погибли, но другие прижились и цвели каждый год. С тех пор венки купеческих дочек выделялись среди других. Только Василика обычно плела что-то блеклое, как болотная тина, и походило оно скорее на кочку среди топей, чем на сплетение красочных цветов.
– Ди-и-ивно, – пропела мавка.
У нее самой на голове был венок из ивовых веток с соцветиями пижмы.
– Как думаешь, кто-нибудь захочет его выловить? – усмехнулась Василика.
– Только тот, кому такое счастье надобно, – отозвалась русалка, выплывая на берег. А у этой венок из водорослей переливался в солнечных лучах. Ряды мелких белоснежных ракушек, украшающие его, напоминали нитки жемчуга, и выглядело оно так, будто среди травяных волос затерялось белое злато.
Все трое разом засмеялись. Никто не захочет миловаться ни с ведьмой, ни с мавками, ни с русалками и утопленницами. Ни один молодец не возьмет в жены нечистую, не захочет смешать свою кровь с колдовским варевом. А ведьма не захочет сидеть дома да растить детей, одного за другим.
К слову, о детях. Лешачата разводили костер и носились друг за дружкой со звонким смехом, обнажая маленькие клыки. Василика поневоле залюбовалась. Они мало чем отличались от деревенских ребят. Подумаешь, зеленоватая кожа да непослушные землистые кудри. У некоторых они и вовсе казались болотными, а на голове было что-то вроде кочки. Вот уж кому бы точно подошел ее венок.
А на другом берегу зажглись первые костры. Василика всмотрелась. Она искала Марву и Любаву, но сестры не показывались. Может, Калина решила их не пускать на этот раз? Все же женихи были – зачем? А может, уже и не было. Интересно, как сильно она опозорила родной дом своим появлением? Люди, не знавшие истинных печалей, часто искали, что обсудить, осудить, кому перемыть кости.
Так уж повелось, что человек должен кого-то ненавидеть или хотя бы недолюбливать, иначе будет постоянно болеть. То было действие черной силы. Она копилась в каждом, набухала, как просянки на коже, а потом лопалась, выливалась через рот или убивала изнутри, проделывая брешь в животе либо сердце. Василика сама еле справлялась с тьмой, что клыками впивалась в ребра.
На том берегу ее заметили. Показывали пальцами, выкрикивали проклятия, просто глазели. Нашлись и те, кто не обращал внимания, устав от слухов. Василика не уходила – продолжала сидеть среди мавок и греться на солнце, радуясь, что лешачатам удалось-таки разжечь славный костерок и натаскать сухих веток, чтобы пламя разгоралось еще ярче и не гасло целую ночь.
– На русальную седмицу суша с речкою роднится, – доносились голоса. – С чешуей твоя девица, жаждет кровушки напиться.
Василика улыбнулась. Эту песню пели каждый год. С нее начинался праздник. А когда солнце исчезнет за краем мира, все мавки и русалки ринутся на другой берег, прикинутся обычными девками и будут миловаться с людскими молодцами до первой зари. И так будет продолжаться семь дней, и воды речки примут всех.
Сам Водяной запретил топить людей на русальную седмицу, таков неписаный закон. А тот, кто прольет кровь, – неважно чью, красную или зеленую, – навлечет на себя страшный гнев. Его проклянут и боги, и нечисть, и не сможет он ходить ни по суше, ни по воде, ни среди простого люда.
– Ты ей крови не давай, ты в костер ее кидай, – подпевали девки.
Василика тоже думала, не перескочить ли через речку. Без морока, без чужого лица. Кто ее различит в темноте среди толпы? Марва и Любава могли бы, но чутье подсказывало, что им будет не до того.
А на берегу собиралось все больше мавок. Замелькали травяные ожерелья и дивные венки, одни тонкие, золотые, другие увесистые, огромные, из листьев, мха и редких
