— Две пиццы — сорок первый стол! Эти три на десятый. Лазанья готова!!! Веро, готова!!!

— Томми, у меня только две руки!

— Еще пицца! Четыре салата! А-а-а, Веро! Ты знаешь, что твоя подруга Хорошая перепутала заказы, уронила пиццу и отнесла пасту не на тот стол?!

— Суп! Три пасты! Где эти проклятые официанты?! Опять ты, Веро!!!

Где-то у бара ее снова догнала Алессандра.

— Этот день никогда не кончиться. Три полных зала и два с половиной официанта на всех.

— Почему два с половиной? — не поняла Веро.

— Ну, как же?! Ты, я… и половина Хорошей.

— Почему половина? — снова не поняла Веро.

— Потому что ее вторая половина, — разозлилась Алессандра, — витает где-то в облаках, где гости сами за собой тарелки убирают.

— А Принчипесса?

— Рыдает в подсобке. У нее стресс… Не правда ли, самое время поплакать?!

…С Хорошей Веро столкнулась где-то между десятым и тринадцатым столами.

— Веро, у меня тут такое случилось. Ты не поверишь…

Если бы у Веро было время и сигареты (и она бы умела курить), она бы точно закурила, потому что после этих слов можно было спокойно готовиться к худшему.

— …Понимаешь, я взяла заказ на девятнадцатый, засунула его в штаны… и забыла про него напрочь.

…В первый раз Веро встретилась с Хорошей, когда та пришла устраиваться на работу. Это было воскресенье — единственный день, когда Веро завтракала. Солнце радостно светило в окно, посетители с утра не торопились, Принчипесса опаздывала, и никто не мешал выпросить в баре чашечку кофе, сесть подальше и, стараясь не очень накрошить на красно-клетчатую скатерть, сгрызть печенинку, припрятанную накануне. Веро в этот момент особенно замирала, стараясь продлить семь минут безмятежности, сладко представляя, что вдруг наступит чудо, и ей не надо будет следующие двенадцать часов бегать по ресторану с вытаращенными глазами… И вдруг к ней подходит новенькая, по-свойски кладет руку на плечо и, как будто они уже век знакомы, спрашивает:

— А что это у тебя? С молоком, да?

А потом берет ее чашку и отхлебывает ее кофе. Ее кофе! В этот момент Веро почти впала в кому от мыслей, что она сейчас с ней сделает… А пока выходила из комы, ее новая подруга откусила печеньку и по-хозяйски смахнула крошки со стола. После этого не было смысла в долгих реверансах. Томми еще плиту не нагрел, как новенькая уже две тарелки разбила и поднос со стаканами опрокинула.

— Откуда она свалилась? — вопрошал Томми, с шумом хлопая дверцей холодильника, и на его лице было написано неподдельное: «Ну как так можно?! Как?!»

— А мне она нравится, — улыбнулась Веро, словно почувствовав, что в ресторане теплым ветром повеяло.

Новенькая, уже порядком освоившись, дала обалдевшей Принчипессе метлу, и та, пока дар речи не вернулся, стала послушно подметать осколки.

— Я и сама удивляюсь, что это говорю, — облокотившись о барную стойку, довольно улыбалась Веро, — но мне почему-то кажется, что она хорошая.

Томми еще раз фыркнул, но тоже обернулся посмотреть, как Хорошая подбадривает Принчипессу мести быстрее…

Как Веро и думала, Хорошая стала ее личным золотым фондом. Схватывала все на лету и за словом в карман не лезла. Даже Принчипесса с ней старалась не связываться. А если Веро не хотела обслуживать каких-то посетителей, она всегда просила Хорошую подойти — та была толерантной и могла найти язык с каждым клиентом, и ей бы цены не было, если бы она еще тарелки без потерь до столов доносила…

Особенно Робертино к этому был неравнодушен. Он два раза в бешенстве срывал с себя фартук, чтобы пойти убить ее, и те несколько секунд, пока Томми держал извергающего проклятия итальянца, а Веро вздыбленно мчалась запирать Хорошую в подсобку, чтобы спасти ей жизнь, для всех казались счастливой и очевидной отсрочкой приговора… Для всех, но только не для самой Хорошей. Та гордо колотила в дверь, требуя реванша, в благородном порыве желая нести ответственность за свои промахи.

Веро же, протирая вилки и параллельно слушая вопли Хорошей, неизменно задумывалась, что неизвестно на кого бы поставила: уже через пять минут Хорошая вскрывала замок на двери, и чтобы разнять уже порядком собравшуюся свору, приходилось звать на помощь еще Алессандру.

Хорошую, как потом узнала Веро, воспитывала бабушка, строгого родительского контроля над ней не значилось, и Хорошая была как дитя улицы — знала все злачные бары, к ним явки и пароли, и с кем только знакомств не водила. Жизнь у нее обычно начиналась ночью, и Веро сама часто поражалась, когда Хорошая спит. Ясно было только одно: если на Хорошую выпадает утренняя смена, это катастрофа.

— Я так и говорю… Сунула в штаны и забыла.

Веро невольно посмотрела на часы при входе.

— Давно, говоришь, он у тебя в кармане?

— Минут двадцать… нет, минут сорок.

Веро почесала затылок.

— Посчитаем… На кухне заказы опаздывают минут на тридцать, плюс сорок минут ожидания… Получается, Удав придушит тебя часа через полтора и даже гостей стесняться не будет, потому что, чего тут скрывать, он давно этого хотел. Что у тебя заказали? — Веро быстро пробежала глазами по заказу. — Так… Две пасты, пицца… Еще одна пицца. Ладно, не переживай, попробуем Томми упросить сделать твои пиццы вне очереди.

…Но Хорошая не переживала. А Томми кричал, не слушал, говорил, что бараны умнее, но пиццу сделал.

— Вот повезло! — обрадовалась Веро, когда план почти не провалился. Они встретились с Хорошей у лестницы и заговорщицки пожали друг другу руки.

— Tu!!! Sempre tu!!! Cuarenta minutti!!!

Удав выполз из-за угла и дико довольный, что застал сразу обеих («занесем в простой, вычтем из зарплаты, выпишем себе премию»), загородил дорогу.

— Tu! No pizza! No pasta! Cameriera stupida!

«Вот черт, — соображала Веро, — как он узнал, этот гад? Не иначе как Принчипесса доложила. А она откуда? Если только… Подслушала! Вот дрянь!»

Но больше всего Веро досадовала на себя, что потеряла бдительность.

Обычно Удав поджидал жертву где-нибудь в засаде, потом вылезал, подкрадывался и… оп! набрасывался, хватая добычу за горло. Потом шел выписывать себе премию. Веро это знала и с пониманием уже старого обтрепанного воробья старалась держать местность в поле зрения, и осторожно выбирала слова на враждебных территориях.

«Ну что ты орешь-то?! — с раздражением подумала она вдруг, к вечеру ей особенно трудно было держать себя в руках. — Что ты мельтешишь-то все перед глазами, тунеядец? Хочешь сделать что-нибудь полезное — тарелку отнеси».

— Tu! Sempre problemi! Sempre cretina!

Хорошая вышла вдруг вперед и громко так, почти по слогам, как говорят обычно глуховатым