а мужчина в сорок один должен спускаться к завтраку не иначе как полностью одетым. У Корнелии такие широкие бедра – неужели ее совсем не смущает, что сорочка просвечивает? «Мне было бы стыдно, – думает Тея, – ни за что не позволю своему телу так болтаться». И все же они ничего не могут с этим поделать. Корнелия все время повторяет: «Ты стареешь, у тебя раздаются бедра, а потом ты умираешь». Но Тея будет как Ребекка Босман, способная влезть в одежду, которую носила еще в возрасте Теи. «Секрет, – говорит Ребекка, – заключается в том, чтобы как можно быстрее проходить мимо всякой пекарни». Корнелия бы на такое не согласилась.

– С днем рождения, Тыковка! – сияет Корнелия.

– Спасибо, – благодарит Тея, стараясь не морщиться от прозвища.

Она подхватывает Лукаса на руки и идет к остальным, собравшимся на ковре.

– Такая высокая! – говорит отец. – Когда же ты перестанешь расти? Никак за тобой не угонюсь.

– Папа, я такая уже два года.

Он заключает ее в долгие объятия.

– Ты идеальна.

– Наша Тея, – говорит тетя.

Тея встречается с ней взглядом и отпускает Лукаса. Тетя Нелла пытается удержать отца от чрезмерной похвалы. Тетя Нелла всегда первой находит недостатки.

– Давайте есть, – говорит Корнелия. – Лукас, не смей…

Котяра, без воротничка и ничем не обремененный, уже сжимает в зубах кусочек яйца. С ним он и убегает в угол, демонстрируя пышные меховые панталоны песочного цвета. Амстердамцы, как правило, не любят держать дома животных, опасаясь, что их свежевымытые полы запятнают отпечатки лап, в чистых углах будет появляться помет, а мебель окажется зверски изодрана. Но Лукасу безразлично общественное мнение. Он знает, что он идеален, и он – источник утешения для Теи.

– Самое жадное создание на всем Херенграхте, – ворчит тетя Нелла. – Мышей ловить отказывается, а вот завтрак наш слопает с удовольствием.

– Оставь его, – говорит Тея.

– Тыковка, – зовет Корнелия. – А вот и пуфферты в честь твоего дня рождения.

На крошечных булочках написано имя – ТЕЯ БРАНДТ.

– Есть розовый сироп или, если хочешь к ним чего‐нибудь послаще…

– Нет-нет, этого достаточно. Спасибо. – Тея садится на ковер, поджимает под себя ноги и быстро, один за другим, отправляет в рот пару пуффертов.

– Помедленнее! – укоряет ее Корнелия. – Отто, булочку с маслом и яйцом?

– Пожалуй, – отзывается тот. – Мои колени не переживут ковра. Я посижу на стуле, если никто не возражает.

– Тебе же не восемьдесят, – фыркает тетя Нелла, но отец Теи пропускает ее слова мимо ушей.

Женщины устраиваются на ковре. Тея чувствует себя нелепо – хорошо, что никто с улицы не заглянет в окна.

– Глоточек вина? – предлагает ей тетя Нелла.

Тея выпрямляется, поставив тарелку на колено.

– Правда?

– Тебе восемнадцать. Уже не ребенок. Держи. – Тетушка протягивает ей маленький бокал.

– Вино из Мадейры, – добавляет отец. – У нас в Ост-Индской компании нашелся неучтенный бочонок, отдавали за полцены.

– И слава богу, что нашелся, – вторит тетушка. – Мы не можем вот так взять и покупать мадеру бочонками.

На лице отца мелькает раздражение, и тетя Нелла краснеет, уставившись на завитки коврового орнамента.

– Давайте поднимем тост, – продолжает отец. – За нашу Тею. Пусть она всегда будет в добром здравии…

– Сыта, – подхватывает Корнелия.

– И счастлива, – подсказывает Тея.

– И счастлива, – повторяет тетушка.

Тея глотает вино, что прокатывается горячей дорожкой к желудку и взрывается там теплом, придавая ей смелости.

– Каким он был, – спрашивает она, – день моего рождения?

На ковре тишина, на стуле тишина. Корнелия берет еще один пуфферт и накладывает сверху болтунью.

– Ну? – не отстает Тея. – Вы все там были.

Тетя Нелла переглядывается с отцом Теи.

– Ты же присутствовал при этом, да, папа? Или я пришла в этот мир одна?

– Все мы приходим в этот мир в одиночестве, – говорит ее тетя.

Корнелия закатывает глаза. Отец молчит. Всегда одно и то же.

Тея вздыхает.

– Вы были не рады моему рождению.

Ее семья оживает, все в ужасе поворачиваются к Тее.

– О нет, – возражает Корнелия. – Очень рады! Ты стала настоящим счастьем.

– Я стала концом чего‐то, – говорит Тея.

Тетя Нелла закрывает глаза.

– Ты стала началом, – говорит отец. – Самым лучшим началом на свете. Так, думаю, пришло время подарков.

Тея понимает: она снова потерпела поражение. Теперь проще всего съесть еще одну булочку с маслом и развернуть подарки, которые для нее приготовили. Коробка ее любимого коричного печенья от Корнелии, а от тетушки с отцом – да, они уделяли внимание хотя бы частичке ее души – пара билетов на сегодняшний показ «Тита».

– Места на балконе? – Сердце Теи трепещет. Подарок поистине щедрый. – О, спасибо!

– Не каждый день тебе исполняется восемнадцать, – улыбается отец.

– Мы прекрасно проведем время, – говорит Корнелия. – Ты и я.

Тея смотрит на их сияющие лица. Ясно, они уже решили, кто будет ее сопровождать – все логично, ведь отцу скоро на работу в Ост-Индскую компанию, а тетушке не нравится театр.

– Спасибо, Корнелия, – говорит Тея, и старая няня сжимает ее руку.

«Тит» – жестокая пьеса, таких еще поискать. Тея больше любит романтические истории. Лесные идиллии, островные мечты, где все сперва запутанно, а потом становится на свои места. Тея с тринадцати лет тащила в городской театр или тетю, или Корнелию. Приезжали пораньше, платили за вход и два стювера [3] сверху за стоячие места, не надеясь попасть в бельэтаж, что уж говорить про ложу. Потом ждали, пока зал заполнят еще шестьсот девяносто девять зрителей. Во время побега в комедию или трагедию Тее кажется, будто она наконец на своем месте. Когда ей исполнилось шестнадцать, после долгих просьб и слезных уговоров, несмотря на ярое упорство Корнелии, семья согласилась разрешить Тее время от времени совершать пятиминутную прогулку в театр самостоятельно, при условии, что после она сразу же вернется домой. До знакомства с Вальтером за кулисами полгода назад Тея честно выполняла свою часть договора. Но все меняется. Приходится прибегать к хитрости. Тея преувеличивает длительность постановок, чтобы урвать немного времени с Вальтером. Она даже придумывает названия пьес и дни показов, чтобы найти его за кулисами. Семья ни разу ее не заподозрила. Никто не проверяет, ставит ли театр тот или иной фарс или трагедию. И пусть иногда Тея чувствует вину, их с Вальтером любовь слишком важна. Их ненаписанный роман, разыгранный в черных коридорах Схаубурга, – слова его незыблемы, запечатлены в самом сердце. Тея знает, что никогда от этого не откажется.

– Не забудь про вечер, – говорит тетя.

Тея отрывает взгляд от пары билетов, которые держит в руке.

– Вечер?

Она все замечает – короткий, неглубокий вздох, свидетельство раздражения тетушки Неллы.

– Неужели