конкретным политическим вопросам». Молотов сообщил, что советское правительство приняло во внимание пожелания правительства Финляндии по развитию как политических, так и торговых отношений между двумя странами. Поскольку вследствие войны международная обстановка изменилась, советское правительство хотело бы приступить к обмену мнениями с правительством Финляндии. В связи с этим Ирьё-Коскинен заметил, что правительство Финляндии уже неоднократно сообщало о своём желании развивать и политические отношения с Советским Союзом, но на последних переговорах в качестве конкретного вопроса затрагивалось только повышение интенсивности торговых связей. В свою очередь, Молотов, заметив, что речь шла и об улучшении политических отношений, высказал пожелание, чтобы министр иностранных дел прибыл в Москву или чтобы правительство уполномочило другое лицо вести переговоры именно по этим вопросам. Он не сообщил, какие конкретно вопросы имел в виду, но добавил, что советское правительство желает, чтобы переговоры начались в самое ближайшее время. Он попросил ответить, по возможности, уже через день. Также упомянул, что переговоры с Латвией и Литвой завершатся скорее всего в течение двух-трёх дней.

Министр Эркко спросил, не хотел бы я отправиться в Москву на упомянутые переговоры в качестве представителя правительства.

Иными словами, я только сейчас узнал, о чём шла речь. Я сразу понял, что вопрос стоит о серьёзных делах, хотя тогда и не мог полностью понять их истинную значимость. Подумав в течение дня, я сообщил министру Эркко, что согласен на предложение правительства. В своём дневнике я записал: «Поскольку действительные переговоры возможны и даже предусматриваются, сообщил о своём согласии отправиться в Москву». Ранее я уже многократно участвовал в переговорах с русскими как в период царской России и Временного правительства, так и в годы нахождения у власти большевиков в 1920 году, когда возглавлял делегацию Финляндии на мирных переговорах в Тарту. В студенческой молодости я изучал русский язык, для чего бывал в России.

Следующие дни прошли в консультациях с министром иностранных дел и правительством по инструкциям, которые готовились мне для переговоров и на которых я чуть позже остановлюсь отдельно.

В эти дни я подолгу беседовал с маршалом Маннергеймом. В один из дней я обедал с ним и генералом Вальденом. Маннергейм как председатель Совета обороны самым серьёзным образом осознавал свою высокую ответственность, а как опытный военный знал, что такое война, был весьма озабочен, как, впрочем, в течение всей осени 1939 года. Он желал придерживаться осторожной линии поведения и избегать противоречий с Советской Россией. Из его слов стало ясно, что он был настроен весьма пессимистично в отношении возможной войны. Он неоднократно подчёркивал, что нам следует признать легитимные интересы российского государства и попытаться их удовлетворить. Хотя Молотов и говорил об «обмене мнениями», Маннергейм подозревал, что он, конечно же, предъявит нам ультиматум, как и Балтийским государствам. Мы рассматривали на карте острова, которые, не исключено, можно было бы уступить Советской России за определённую компенсацию. По его мнению, мне следовало безотлагательно отправиться в Москву, поскольку, по полученным данным, русские стали передвигать свои войска к нашим границам.

7 и 8 октября я имел беседу с бывшим президентом Финляндии Свинхувудом, который случайно оказался в Хельсинки. В частности, мы говорили о том, что Свинхувуду, быть может, стоит отправиться в Германию, чтобы попробовать заручиться дипломатической поддержкой этой державы. Когда я выезжал в Москву, мне уже на вокзале передали, что, по сообщению берлинского корреспондента одной хельсинкской газеты, Германия настолько занята войной против западных держав, что не сможет ничего сделать ради нас.

В один из дней, уже поздним вечером, ко мне в гостиницу «Кэмп», где я тогда жил, пришёл бывший премьер-министр, профессор Кивимяки, который позже был нашим послом в Берлине. Он также был озабочен ходом событий. Кивимяки подчеркнул, что нам не следовало бы занимать излишне жёсткую позицию в отношении предложений русских. Напротив, нужно показать понимание их требований по обеспечению безопасности, на что я заметил, что полностью разделяю его точку зрения. Уже уходя, Кивимяки сказал: «Сейчас ты отправляешься в самую трудную поездку в своей жизни». Как же он оказался прав!

8 октября министр Эркко имел беседу с полпредом СССР Деревянским. Её содержание изложено первом томе «Сине-белой книги» (с. 42–44), посвящённой развитию отношений Финляндии и Советского Союза в свете официальных документов (1941)1. Деревянский сообщил, что Москва буквально «кипит», поскольку ответ на её запрос относительно приглашения в Москву министра иностранных дел или уполномоченного лица пришёл столь поздно. Эркко ответил, что финское правительство вовсе не собиралось специально тянуть время и ответ был направлен сразу после рассмотрения вопроса. Отметим, что Молотов говорил с Ирьё-Коскиненом 5 октября, о чём была направлена телеграмма в Хельсинки вечером того же дня. Ответ из Хельсинки ушёл в субботу 7 октября, а разговор Деревянского с Эркко произошёл в воскресенье 8 октября, то есть спустя три дня после встречи Молотова с финским послом. Далее Деревянский обратил внимание на то, что Финляндия отнеслась к приглашению иначе, чем государства Балтии, и «это может негативно сказаться на ходе дел». «Почему министр иностранных дел сам не едет? – спросил Деревянский. – Серьёзная ситуация в мире требует быстрого решения вопросов между Финляндией и Советским Союзом. Имеет ли Паасикиви широкие полномочия?» На это Эркко ответил, что у меня такие полномочия, которые должны быть у переговорщика в подобных ситуациях. Никакие решения принимать я не мог, потому что в зависимости от характера дела нужно было согласие правительства или парламента. Деревянский далее сказал, что «Советский Союз желает создать в регионе Балтийского моря такую ситуацию, при которой Советский Союз и его соседи не стали бы жертвами войны. […] Советский Союз не намерен предпринимать ничего, что могло бы поставить под угрозу независимость и безопасность Финляндии. Его целью не является нанесение ущерба независимости Финляндии. […] Осознают ли в Финляндии серьёзность переговоров? Нельзя ли поменять состав делегации?» Деревянский сослался на успешные переговоры с Балтийскими государствами. Эркко: «Невозможно представить, чтобы Финляндия могла принять такой вариант, который там имеют в виду». В завершение разговора Деревянский поинтересовался, когда я могу выехать; на это Эркко ответил, что «по возможности, на следующий день, 9 октября».

Из этого разговора с Деревянским стали видны контуры программы Советского Союза по Балтийскому морю, которая включала в себя такое устройство, при котором Советский Союз имел мощные, даже определяющие, военно-политические позиции в восточной части Балтийского моря.

Инструкции для первых переговоров были готовы 9 октября. Во второй половине дня состоялось совместное заседание с участием президента и правительства, на котором инструкции были утверждены. После заседания я говорил с глазу