Руки Энди сжимаются вокруг меня, и я сопротивляюсь желанию вытащить ожерелье, чтобы провести по нему пальцами.

Не думай о нем.

— Хочешь, я закончу это за тебя? — спрашивает она, опуская подбородок на краску на прилавке.

Я улыбаюсь и отворачиваюсь, чтобы позволить ей заняться моим лицом, безуспешно пытаясь слушать, как она рассказывает мне о какой-то драме, которую ее мама недавно разыграла. Я едва слышу ни слова из того, что она говорит, и я чертовски уверена, что не могу перестать думать о нем.

Аттикус Ли — парень, который украл мое сердце шесть лет назад и отказывается вернуть его.

Он ядовит. Безрассуден. Опасен.

Вреден для меня.

Но даже после семи месяцев тишины и покоя он все еще умудряется производить шум в моей голове. Он вторгается в каждую мою мысль. Он — часть всего, что я делаю, каждого решения, которое я принимаю.

Когда я открываю глаза утром, я думаю о нем, когда лежу одна в кровати, на которой он меня привязывал.

Когда я иду выпить кофе перед занятиями, я думаю о нем, когда делаю заказ симпатичному бариста, потому что это заставляет меня вспомнить о том, как он целовал меня у него на глазах, потому что я принадлежала ему, и он позаботился о том, чтобы каждый парень знал об этом.

И когда сегодня вечером я принимала душ у своей лучшей подруги, я думала о нем, пока намыливала свое тело, вспоминая, как я цеплялась пальцами за стеклянную дверь, когда он трахал меня сзади в эту самую ночь три года назад.

— Ты вообще меня слушаешь?

— Нет, — признаюсь я, смеясь над ее гримасой.

— Ты могла бы, по крайней мере, солгать.

— С каких это пор я лгу тебе?

Она выводит меня из ванной в спальню своего детства и ставит перед зеркалом во всю стену, чтобы я могла посмотреть на себя. Довольная своим нарядом и жутким кроваво-красным разрезом на щеках и губах, я пробегаю глазами по всему своему телу. Мои длинные темно-каштановые волосы и подтянутые ноги, обтянутые сеткой. Моя короткая черная юбка и черный топ, открывающий слишком большое декольте. Мои татуированные руки и пирсинг в ушах.

Я изучаю каждый шрам и каждый изъян и не могу не задаться вопросом, что бы он сказал, если бы мог видеть меня сейчас.

Сказал бы он мне, как сильно он ненавидит этот наряд на мне, потому что это свело бы его с ума от желания видеть, как я ношу его всю ночь?

Сколько времени ему потребуется, чтобы утащить меня в темноту, прижать к земле и разорвать мою рубашку посередине?

Что бы он сказал, если бы знал, что я все еще думаю об этом…?

— Вайолет, — шепчет Энди, на мой вкус, слишком мягко. — Господи, ты сейчас заплачешь?

— Я не плачу.

— Тогда что это? — спрашивает она, касаясь слез, текущих из моих глаз.

— Аллергия.

— Сейчас октябрь.

— Может быть, у меня аллергия на твой дерьмовый макияж.

У нее отвисает челюсть, вероятно, от возмущения тем, что я говорю такие вещи. — Мой макияж не дерьмовый.

— Можем мы просто притвориться, что это так?

Она фыркает и обнимает меня за плечи, стараясь не испачкать наши лица, когда обнимает меня. Я закрываю глаза и обнимаю ее в ответ, злясь на себя за то, что веду себя как слабак, но эта ночь… особенная для меня или что-то в этом роде, так что я даю себе поблажку.

— Лучше?

— Не совсем.

— Готова выставить себя полной дурой и пропить все свои проблемы?

— Черт возьми, да.

— Она тебе уже ответила? — Спрашивает Энди, имея в виду Нову — другую нашу лучшую подругу и сестру-близнеца моего бывшего парня. — Она игнорирует меня.

— Она игнорирует всех, — говорю я, доставая свой телефон, не удивляясь, что она игнорирует и меня тоже.

Она самая большая одиночка, которую я когда-либо встречала, и мы таскали ее на вечеринки за волосы — иногда буквально — с тех пор, как учились в старшей школе. Она тихая, но не в том смысле, что милая. Все, что ей нужно сделать, это посмотреть на кого-нибудь своим свирепым взглядом, который говорит: Я тебя зарежу, и они уйдут в другую сторону.

— Я пойду заберу ее, — решает Энди, поворачивая налево на свою улицу. — Ты идешь?

Я киваю, и она подъезжает к дому, пряча новое текстовое сообщение на своем телефоне, запихивая его в центральную консоль. Я вопросительно поднимаю бровь — потому что это происходит уже в четвертый раз за сегодняшний вечер, — но она делает вид, что не замечает.

Прекрасно.

Мы вылезаем из ее машины и идем по дорожке к крыльцу, мы обе стучим во входную дверь как сумасшедшие, пока она не открывается.

— Ладно, ладно! — кричит ее мама изнутри, открывая дверь и качая головой в нашу сторону. — Чертова Ночь Джокера. Нова, тащи свою задницу сюда!

— Извините, миссис Ли, — ласково говорит Энди. — Она не отвечает на звонки.

Мишель хихикает и отмахивается от нее, как от пустяка, грустно улыбаясь мне, когда она оценивает мою внешность. Она всегда была добра ко мне, зная меня с детства, и ей было жаль меня, когда мы с ее сыном расстались — или, когда он попал в тюрьму, а я стала его игнорировать, — но я знаю, она думает, что нам лучше порознь, чем вместе.

— Вайолет, милая. Как ты держишься—

Нова выбирает именно этот момент, чтобы появиться у нее за спиной, глядя на нас поверх головы своей матери, не говоря ни слова. Это немного неловко и жутковато, то, как она просто стоит там, закрыв лицо волосами, но это просто Нова, которую мы знаем.

— Ну что ж, тогда, девочки, веселитесь, — весело говорит Мишель, уходя в сторону кухни. — Но не слишком весело!

— Мы