пару снимков женщины, поднимавшейся по высоким ступенькам здания с коричневой кожаной сумкой в руках. Она взялась за железную позолоченную ручку массивной деревянной двери и с усилием потянула на себя, чтобы через мгновение исчезнуть в ее тени.

— Блин, — с досадой прошептала девушка и сняла с лица большие солнцезащитные очки, закрывающие почти половину ее лица. Возможно, в них она выглядела странно, но в таком прикиде ее и родная мать бы не узнала, в чем она уже убедилась.

«Первомайская 246» — по этому запросу в интернете сразу всплывало окно о бывшем административном здании, в настоящее время принадлежащего какому-то религиозному объединению.

— Так и знала! — девушка с силой сжала в руке телефон. — Во что же ты вляпалась, мама?

Девушка спрятала смартфон обратно в пальто и поспешила вперед. Она намеревалась войти внутрь и вытащить оттуда свою мать, даже если придется применить силу. Тяжелая резная дверь поддалась не сразу, но она была самым малым испытанием перед входом в обитель этой организации. В небольшом коридорчике, отделяющем основные помещения от входных дверей, стояли двое мужчин. Они жестом остановили девушку, преграждая своими телами вход внутрь.

— Пропуск, — холодно отчеканил один из них.

— У м-меня нет… — ошарашенно проговорила девушка, осознав, какую ошибку совершила.

— Тогда не можем Вам ничем помочь, — ответил второй мужчина, лысый, с широкой чуть кривоватой челюстью, и угрожающе шагнул ей навстречу.

— Но сюда зашла моя мама!

— Либо Вы показываете пропуск, либо уходите отсюда, если не хотите лишних проблем, — продолжил наседать мужчина.

Девушке ничего не оставалось как сдаться. Она тяжело вздохнула и поспешила к выходу, опасаясь, что терпение двух амбалов перед ней кончится. За дверьми она остановилась и перевела дыхание, пытаясь осознать увиденное. Её мать вступила в секту, теперь это было абсолютно точно понятно.

* * *

В просторном зале с высокими потолками стоял шум из голосов и смеха. Люди в красных накидках с золотым теснением по краям и узорами на рукавах улыбались и обменивались объятиями. Вокруг царила радость. Старик, что пару минут назад выступал, спустился с подиума и влился в общую суматоху. На него смотрели с нескрываемым восхищением и уважением. Он говорил много, и речи его были полны заражающей уверенностью, искушающими обещаниями и всепоглощающей любовью. Стоило ему открыть рот, как все вокруг замолкали, а к его шепоту прислушивались с замирающим сердцем. Любой в этом зале жаждал, чтобы старик обратил на него внимание, сказал пару напутствий и благословил. И он был только рад, бережно сжимал чужие руки в своих, по-отечески гладил спины и лучезарно улыбался каждому, кто попадался на глаза. Любой, кто прислушивался к его речам хоть на пару секунд, понимал, что полностью с ними согласен, потому что слова лились из рта старика как музыка, ласкали слух и наполняли душу тем светом, которого не хватало во всем остальном мире. Он был отцом для каждого в этом зале. И, казалось, любил абсолютно всех на свете.

В другом конце зала люди медленно расступились, пропуская вперед мужчину в такой же красной накидке, как у всех остальных. Он шел уверенно, с поднятым подбородком, и лишь еле заметно кивал каждому, кто в благоговении склонял перед ним головы. Они пропустили мужчину к старику, и последний при его виде еще сильнее засветился от радости.

— Сынок! — воскликнул старик и тут же обнял мужчину, не скрывая своих чувств. — Благослови тебя Великий.

— И тебя, папа, — проговорил мужчина, отвечая на объятия. Лицо его было словно непроницаемой маской, но в глазах плескалась грустная любовь.

— И пусть каждый в этом зале помнит о своем предназначении! — воскликнул старик, воздев руки к потолку. Все тут же замолчали, внемля его словам. — Ваша судьба — она здесь, прямо перед вами! Все, кто сейчас слышит меня, никогда не познают горечи боли и ужасов печали. Да благословит вас Великий!

— Да благословит вас Великий! — монотонным хором отозвался зал и вновь ожил.

— Пойдем в мой кабинет, сынок, — ласково произнес старик и взял мужчину под руку. Толпа перед ними расступилась.

Двери кабинета плавно закрылись, приглушая собой голоса из зала. Старик медленно сел в кожаное черное кресло и выжидающе уставился на сына. Тот сделал пару шагов вперед и остановился по среди кабинета на красном тканном ковре.

— Ну? — выжидающе протянул старик, проглаживая бороду.

— Что, «ну»? — в ответ спросил мужчина, глядя отцу прямо в глаза. Его зрачки тут же сузились.

— Не проверяй мое терпение, сынок, — подчеркнуто холодным тоном заговорил старик. — Как продвигается кампания в Думе?

— Не узнавал, — все также отстраненно отвечал мужчина. Он упрямо глядел в глаза старику и ловил каждое изменение в его лице, каждую новую морщинку и складку.

Старик устало вздохнул и прикрыл глаза рукой, отчего длинный рукав красной рясы закрыл все его лицо. Пара секунд прошла в тишине, пока он снова не заговорил вкрадчивым шепотом.

— За что ты так со мной, сын? — он взглянул мужчине в глаза и грустно улыбнулся. Один взмах его руки, и сын тут же оказался в крепкой хватке двух людей, до этого подпирающих собой входную дверь.

Старик встал со своего места и медленно вышел вперед. Когда он подошел к сыну, его ладонь аккуратно провела по щеке мужчины и тут же опустилась, схватив его за запястье. Старик вытянул руку сына вперед и передал ее в хватку одного из помощников. Вернулся к столу и зажег лежащую на нем свечу, с которой вернулся обратно. Несколько секунд он вглядывался в мерцание огня, погруженный в собственные мысли, а потом заговорил вновь.

— Иногда я поражаюсь, какого сына мне послал Великий. Все люди в том зале любят меня намного больше чем ты, уважают намного сильнее…

— Так иди и выбери там себе нового сына, — сплюнул мужчина, исподлобья глядя на старика. Он не вырывался и не сопротивлялся, лишь вглядывался в лицо отца с нескрываемой ненавистью.

— … но потом я вспоминаю, что Великий посылает нам только те испытания, которые мы в силах преодолеть. И понимаю, что ты — мой шанс искупить все совершенные грехи, — проигнорировав слова мужчины, продолжал старик. Он опустил свечу прямо под вытянутую руку сына и, словно загипнотизированный, наблюдал, как пламя вздымается ввысь и пытается укусить кожу мужчины.

— И так ты искупаешь свои грехи? — с едкой усмешкой спросил мужчина, но тут же сморщился, когда свеча поднялась выше. Огонек, казавшийся таким безобидным, опалял тонкую кожу над собой, оставляя темные следы копоти.

— Я сделаю всё, чтобы ты стал достойным, — продолжал тираду старик таким же тихим убаюкивающим голосом. Он наблюдал,