Шаги мужчины уносились по плиточному полу почти беззвучно. Саша с удивлением отметила, что, поднимаясь с кресла и отходя в сторону, он не взглянул на ребенка.

Странно, что он так резко оборвал игру.

Малыш все еще бегал вокруг кресел, будто не замечая, что отец уже не собирается его ловить. Или в самом деле не замечая? От этого одинокого продолжения игры повеяло тонким холодком – словно где-то совсем рядом c горлом медленно проплыло лезвие.

И тут Саша увидела, что мужчина прошел мимо автомата. Он шел вовсе не за кофе. Он приближался к выходу из зала ожидания.

Саша приподнялась на локтях. Как же так, оставить такого маленького ребенка одного, без присмотра… Конечно, всем бывает нужно отлучиться, но почему не взять малыша с собой? Или хотя бы попросить кого-нибудь за ним присмотреть. Ее, например.

Мужчина шел довольно быстро и уверенно. На оставленного сына ни разу не обернулся. Саша смотрела на уплывающую бумажно-легкую спину и все отчетливее чувствовала неприятное щекотание внутри. Будто много маленьких и очень холодных бутонов одновременно пытались раскрыться где-то за грудной клеткой. Распуститься болезненным ледяным букетом.

Саша скинула ноги на пол и посмотрела на малыша. Он по-прежнему смеялся, словно по инерции, но в этом смехе крошечными острыми осколками уже звенел плач. Еще немного, и он осознает, что отца рядом нет.

Разве можно так уходить, вертелось в Сашиной голове, разве можно? Куда он? Мальчик вот-вот испугается. И ведь он даже ничего не сказал своему ребенку, перед тем как отлучиться! Просто встал и ушел.

Мужчина покинул зал ожидания и повернул направо, к выходу на платформы. Он уезжает, сверкнула внезапная жуткая мысль. Уезжает и бросает собственного сына!

Саша вскочила. Схватила на руки малыша и, не надевая мокасин, побежала следом за отцом, беспечно плывущим сквозь толпу.

– Подождите! Ваш ребенок! Вы забыли ребенка!

Холодные бутоны внутри неумолимо продолжали раскрываться. Мужчина удалялся, нырял в волну снующих мимо тел и снова выныривал на поверхность. Все такой же легкий, не намокающий, почти эфирный. У турникета он на секунду остановился, достал из кармана билет и приложил его к считывающему устройству. Уезжает, он правда уезжает! Сбегает от сына! Решил вот так просто избавиться от малыша. А ведь только что с ним играл!

Саша бежала, почти не замечая жгучей боли в стопах от свежих пульсирующих нарывов. Поскальзывалась на липком плиточном полу, чуть не роняла ребенка, расталкивала нерасторопных пассажиров, которые как будто уплотнялись, постепенно срастаясь в одно сплошное непроницаемое тело. Мужчина уже прошел на платформу и скрылся из виду. Успеть, надо обязательно успеть.

Бежать становилось сложнее с каждой секундой. Ноги тяжелели, словно в них стремительно стекала вся Сашина кровь. Непреодолимая мучительная свинцовость тянула куда-то далеко вниз, под немытую бежевую плитку, под фундамент вокзала.

Саша крепче прижала к себе малыша, то и дело норовящего выскользнуть, и закричала изо всех сил:

– Стойте! Не дайте ему уехать! Он… он оставил…

Вместо крика получился жалкий протяжный хрип. Саша добежала до турникетов и остановилась тяжело дыша. Где-то далеко, будто под высоким церковным куполом, объявляли о начале посадки на ее поезд. Саша с трудом слышала спокойный безучастный голос невидимого человека-громкоговорителя. Словно чужая речь из внешнего мира прорывалась в ее глубокий сон. Ребенок на руках дергался и хныкал.

Пожилая вокзальная служащая, оторвавшись от обеденного перекуса, медленно и неохотно приблизилась к Саше.

– Что с вами? Что тут у вас случилось?

Саша пыталась объяснить, но от ужаса и негодования не могла. Нужные слова метались по горлу, как острые сухие листья на ветру, но не вылетали.

– Тут просто… тот мужчина… он сейчас зайдет в поезд. У него ребенок!

– Успокойтесь, придите в себя.

Бугристо-отечное лицо служащей выражало усталость и вялое раздражение. Саша вздрогнула и медленно обвела взглядом вокзал. Придите в себя. Люди вокруг притормаживали, оглядывались на нее. Смотрели с недоумением, жалостью, любопытством. Многие смущенно опускали глаза и отворачивались, едва столкнувшись с ней взглядом.

Почему все на меня так смотрят, думала Саша и от возмущения захлебывалась в собственных мыслях. Что я сделала? Почему я должна прийти в себя? Это ведь он бросил своего ребенка, а я только…

– Ну так что с вами? Кто должен зайти в поезд, какой еще мужчина?

– Тот самый, который…

Ребенок все еще хныкал. Саша посмотрела на него несколько секунд – сосредоточенно, напряженно, не моргая.

И тут к Саше наконец пришло осознание. И то, что пыталось раскрыться внутри, наконец раскрылось. Это были даже не ледяные бутоны.

– Который что?

Это было раскрывшееся отчаяние. Раскрывшееся до конца – и потому сразу умершее, перешедшее в жуткое тихое смирение. Как мидия, брошенная в кипяток. Блестящая черная мидия с рыночного лотка Анимии. Пришел тот самый момент, когда мышца перестает сопротивляться, ослабевает, разжимается, и половинки раковины раскрываются, впуская в себя смерть.

Взгляд служащей немного подобрел. Она положила Саше на плечо сыровато-мягкую, словно бескостную руку.

– Просто успокойтесь, так бывает. Теперь уже ничего не исправить. На все воля свыше.

Саша медленно подняла глаза. К ней будто вернулся слух. Полился обычный гул вокзала, смешиваясь с жарким багровым гудением в висках. Безучастный голос свыше по-прежнему приглашал пассажиров сесть в поезда и отправиться в странствия. Но теперь все поезда казались недоступными, даже нереальными. В том числе и поезд в Анимию. Эдем Сашиного детства снова бесконечно отдалился, снова сделался недосягаемым.

Служащая чуть заметно кивнула – словно сама себе, своим собственным инертным мыслям – и ушла доедать оставленный бутерброд.

Саша снова смотрела на ребенка – уже понимая, что в его глазах видит собственные глаза, в его чертах – собственные черты. Уже не пытаясь внутренне отрицать столь очевидное сходство. Непоправимое безнадежное сходство.

Она не сразу почувствовала, как разрастаются в глазах соленые слезы, как тяжелыми перезревшими гроздями скатываются по щекам. Около минуты Саша стояла в глубоком оцепенении. Потом навалилась внезапная беспредельная усталость, будто кто-то повесил на Сашины плечи непосильный груз. Перед глазами все потускнело. Мутно-серые, пропитанные солью сумерки отделили Сашу от того, что происходило вокруг.

Малыш испуганно сжался.

– Мама, почему ты плачешь?

Саша не отвечала. Медленно качая головой и прижимая к себе ребенка, она уже шла к выходу из вокзала. Саша возвращалась в тесный, давящий город, в родной неизбежный Тушинск.

1. Не аппендицит

Так все и случилось. По крайней