были обучены искусствам и ремеслам и обеспечивали почти все нужды своих хозяев. На пиру у Екатерины II (рассказывает граф де Сегюр) поэт и композитор оперы, архитектор, построивший зал, художник, украсивший его, актеры и актрисы в драме, танцоры в балете и музыканты в оркестре — все были крепостными графа Череметьева.7 Долгой зимой крестьяне изготавливали одежду и орудия труда, которые им понадобятся в следующем году. Городская промышленность развивалась медленно, отчасти потому, что каждый дом был лавкой, а отчасти потому, что транспортные трудности обычно ограничивали рынок сбыта окрестностями производителя. Правительство поощряло промышленные предприятия, предлагая монополии фаворитам, иногда предоставляя капитал, и одобряло участие дворян в промышленности и торговле. Зарождающийся капитализм появился в горнодобывающей промышленности, металлургии и военном деле, а также в фабричном производстве текстиля, пиломатериалов, сахара и стекла. Предпринимателям разрешалось покупать крепостных для обслуживания своих фабрик; такие «владельческие крестьяне», однако, были привязаны не к владельцу, а к предприятию; правительственный указ 1736 года обязывал их и их потомков оставаться на своих фабриках до официального разрешения покинуть их. Во многих случаях они жили в казармах, часто изолированно от своих семей.8 Продолжительность рабочего дня составляла от одиннадцати до пятнадцати часов в день для мужчин, с часом на обед. Заработная плата составляла от четырех до восьми рублей в день для мужчин, от двух до трех рублей для женщин; но некоторые работодатели предоставляли своим работникам питание и жилье, а также платили за них налоги. После 1734 года на фабриках увеличилось количество «свободного», некрепостного труда, что давало больше стимулов для рабочих и больше прибыли для работодателя. Труд был слишком дешев, чтобы способствовать изобретению или применению машин; но в 1748 году Пульцунов применил паровую машину на своем железоделательном заводе на Урале.9

Между дворянами и крестьянами постепенно сформировался небольшой и политически бесправный средний класс. В 1725 году около трех процентов населения составляли купцы: торговцы в деревнях и городах, на ярмарках; импортеры чая и шелка из Китая, сахара, кофе, пряностей и лекарств из-за границы, а также тонких тканей, керамики и бумаги из Западной Европы; экспортеры древесины, скипидара, смолы, талова, льна и пеньки. Караваны шли в Китай по сибирским и каспийским путям, корабли отправлялись из Риги, Ревеля, Нарвы и Санкт-Петербурга. Вероятно, по рекам и каналам проходило больше перевозок, чем по дорогам или морю.

В центре этой внутренней торговли находилась Москва. Физически это был самый большой город в Европе, с длинными, широкими улицами, 484 церквями, сотней дворцов, тысячами лачуг и населением в 277 535 человек в 1780 году;10 Здесь русские, французы, немцы, греки, итальянцы, англичане, голландцы и азиаты говорили на своих языках и свободно поклонялись своим богам. Петербург был цитаделью правительства, французизированной аристократии, литературы и искусства; Москва — средоточием религии и торговли, полуориентальной, еще средневековой жизни, ревностного и сознательного славянского патриотизма. Это были соперничающие очаги, вокруг которых вращалась русская цивилизация, то разрывая нацию надвое, как делящуюся клетку, то превращая ее в напряженное целое, которое до конца века станет ужасом и арбитром Европы.

Невозможно было, чтобы народ, настолько измученный и ожесточенный конфликтом с природой, настолько лишенный средств коммуникации или безопасности жизни, имеющий так мало возможностей для образования и так мало времени для размышлений, пользовался, кроме как в изолированных деревнях, привилегиями и опасностями демократии. В экономике была неизбежна та или иная форма феодализма, в центральном управлении — та или иная форма монархии. Следовало ожидать, что монархия будет подвержена частым переворотам со стороны знатных группировок, контролирующих свою собственную военную поддержку; что монархия должна стремиться к абсолютной власти; и что она должна зависеть от религии, помогающей ее солдатам, полиции и судебной системе поддерживать социальную стабильность и внутренний мир.

Коррупция засоряла все пути управления. Даже богатые вельможи, окружавшие трон, были склонны к «подаркам». «Если и есть русский, устойчивый к лести, — говорил почти современник Кастера, — то нет ни одного, кто устоял бы перед соблазном золота».11 Дворяне управляли дворцовой гвардией, которая делала и снимала «государей»; они составляли касту офицеров в армии; они входили в Сенат, который при Елизавете принимал законы; они возглавляли коллегии, или министерства, которые управляли иностранными отношениями, судами, промышленностью, торговлей и финансами; Они назначали канцеляристов, которые занимались бюрократией; они руководили выбором правителя, который управлял «губерниями», на которые была разделена империя, и (после 1761 года) они выбирали воевод, которые управляли провинциями. Над всеми ветвями власти возвышался фискал — федеральное разведывательное бюро, уполномоченное выявлять и наказывать казнокрадство; но, несмотря на широкое использование доносчиков, оно оказалось несостоятельным, поскольку, если бы монарх уволил каждого чиновника, виновного в продажности, механизм государства остановился бы. У сборщиков налогов были такие липкие пальцы, что едва ли треть собранных ими денег доходила до казны.12

II. РЕЛИГИЯ И КУЛЬТУРА

Религия была особенно сильна в России, поскольку бедность была горькой, и торговцы надеждой находили много покупателей. Скептицизм был присущ только высшему классу, который мог читать по-французски, и масонство имело там много новообращенных.13 Но сельское, да и большинство городского населения жило в сверхъестественном мире страшного благочестия, окруженное чертями, перекрещиваясь по дюжине раз в день, взывая к заступничеству святых, поклоняясь мощам, благоговея перед чудесами, трепеща перед знамениями, преклоняясь перед святыми образами и выкрикивая мрачные гимны из стенторионовой груди. Церковные колокола были огромными и мощными; Борис Годунов установил один в 288 000 фунтов, но императрица Анна Ивановна опередила его, отлив колокол в 432 000 фунтов.14 Церкви были переполнены; ритуал здесь был более торжественным, а молитвы — более экстатическими, чем в полуязыческом папском Риме. Русские священники — каждый из них был папой, или папессой, — носили потрясающие бороды и ниспадающие волосы, а также темные одеяния, доходившие до ног (ибо ноги мешают достоинству). Они редко общались с аристократией или придворными, но жили в скромной простоте, безбрачные в своих монастырях или женатые в настоятельских. Настоятели и приоры управляли монахами, настоятельницы — монахинями; светское духовенство подчинялось епископам, те — архиепископам, те — провинциальным митрополитам, те — патриарху в Москве; и Церковь в целом признавала светского государя своим главой. За пределами церкви существовали десятки религиозных сект, соперничавших друг с другом в мистицизме, благочестии и ненависти.

Религия служила для передачи морального кодекса, который едва ли мог создать