продолжение, взрастить свое идеальное «я», что подтверждает его выбор в пользу Жюда. В воображении Рудольфа плод их союза представлялся совершенным танцовщиком, идеалом, сочетающим в себе лучшие качества обоих. «Он хотел иметь сына с моим телом и своей головой», – подтверждал Жюд.

Мысль о потомстве будоражила Нуреева с начала 1980-х годов; именно тогда он начал серьезно подумывать о том, чтобы завести ребенка. Как-то вечером, наклонившись к животу беременной приятельницы, он прошептал: «Малыш, ты будешь меня помнить, когда я состарюсь и меня все позабудут?» Годы шли, и Рудольф начал рассматривать других кандидатов. Очарованный красотой Настасьи Кински, Нуреев признавался друзьям: он «хотел бы иметь от нее ребенка». Красивого белокурого сына, предполагал Рудольф, могла подарить ему и Тесса Кеннеди, родившая четырех красавцев-блондинов. А еще была – всегда рядом с ним – Дус, мечтавшая иметь от него ребенка. (И Рудольф об этом знал.)

В 1987 году его желание стало настолько серьезным, что Нуреев даже обсудил этот вопрос со своим врачом. «А что, если мне завести детей? Может, это пойдет мне на пользу?» – спросил он Канези. Но тот ответил: увы, это «невозможно», потому что риск передачи вируса СПИДа слишком велик. «Ладно, забудьте об этом», – пробормотал Рудольф, но сожалеть об упущенной возможности не прекращал.

17 марта 1986 года Нурееву исполнилось сорок восемь лет. Но настроение у него вряд ли было праздничным: после очередного воспаления легких он собирался с силами, чтобы появиться в «Песнях странствующего подмастерья» Мориса Бежара на сцене Венской государственной оперы. Танцовщик Михаэль Биркмайер, встретивший Рудольфа в день выступления, нашел его вид «ужасным» и не пошел на спектакль (подобные решения начали тайком принимать и многие другие коллеги Нуреева). Биркмайер не знал, что Нуреев только что получил тяжелое известие: в больнице Торонто умирал от рака легких Эрик Брун. Датчанину на тот момент было пятьдесят восемь лет, он возглавлял Национальный балет Канады (этот пост ему предложили в тот же год, когда Рудольф стал худруком балетной труппы Парижской оперы) и уже много лет жил с танцовщиком и хореографом Константином Патсаласом. Они с Рудольфом продолжали поддерживать друг друга, несмотря на колкости, которыми частенько обменивались. Однажды вечером в Торонто, за ужином с канадской танцовщицей Линдой Мейбардук и ее мужем, опьяневший Брун начал перечислять знаменитостей, с которыми он общался, и похваляться своим имуществом. «Нам было очень неловко», – призналась Мейбардук, вспоминая, как Рудольф осадил Бруна: «Все твое имущество я могу уместить в моей квартире в “Дакоте”».

У Эрика всегда было слабое здоровье, и он долгое время страдал язвой желудка. А еще он был заядлым курильщиком, и всего лишь за несколько месяцев до той встречи поклялся вместе с Гленом Тетли бросить эту вредную привычку. В последнее время его мучил кашель. А друзей беспокоило то, как сильно он похудел. Тем не менее Брун, в точности как и его мать под конец жизни, отказывался обращаться к врачу. И к тому моменту, как он прошел в начале марта рентгеновское обследование, рак уже дал метастазы. Эрика сразу госпитализировали.

Получив известие о его болезни, Рудольф преисполнился решимости посетить друга при первой же возможности. Вечером в свой 48-й день рождения он встретился за ужином со старыми друзьями. В их числе были Биркмайер, директор Венской филармонии Вильгельм Хюбнер и его русскоговорящая жена Лидия, которые со своими детьми Вакси и Элизабет составляли венскую «семью» Нуреева. Пылкие почитатели балета, Хюбнеры подружились с Рудольфом в начале 1970-х, когда он часто выступал с балетом Венской оперы. Теперь это была одна из немногих крупных европейских трупп, которые все еще приглашали его танцевать. (В 1984 году Нуреев при содействии директора труппы и мэра Вены получил австрийское гражданство.) Встревоженный здоровьем Рудольфа и доходившими до него слухами о СПИДе, Биркмайер, улучив момент, отвел его в сторону и спросил: насколько правдивы эти слухи? «Я татарин, – напомнил ему Рудольф. – Скорее, я сам трахну этот чертов СПИД, чем он меня».

Но в ближайшее время Рудольфа ждали другие сражения. Через неделю после дня рождения у Нуреева произошла стычка с приглашенным хореографом Морисом Бежаром во дворце Гарнье. Под оглушительные аплодисменты, которыми зрители одобрили два его новых балета для Парижа, Бежар вышел на сцену, «королевским жестом призвал публику к тишине» и объявил о том, что присваивает Мануэлю Легри и Эрику By-Ану высший титул танцовщиков Парижской оперы. Полномочия повышать артистов в ранге имел только Нуреев. И как только занавес опустился, он подошел к Бежару и выкрикнул: «С первым апреля!», давая понять танцовщикам, что не одобряет подобную демонстрацию власти Бежаром. Мануэль Легри в замешательстве разрыдался. «Скандал разразился большой, – рассказывал он. – Бежар был немного влюблен в Эрика [Ву-Ана] и хотел сделать для него что-нибудь особенное. И он также знал, что я нравился Рудольфу как танцовщик, и поэтому подумал: “Сделаю-ка я их обоих звездами”». Но рассчитал Бежар неверно. В кабинете Андре Ларкви незамедлительно собрались чиновники министерства. Бежар на это собрание не явился. «Рудольф был очень бледен, – вспоминал Игорь Эйснер, бывший генеральным инспектором по танцевальным проектам при министерстве культуры. – Поль Пио, бывший директор Парижской оперы, поинтересовался у него о самочувствии, и Рудольф ответил: “Пока живой”. Это было для него невероятно унизительное испытание».

Этот последний вызов нуреевскому «режиму» коренился в личной обиде. Отношения между Рудольфом и Бежаром всегда были нелегкими. «У них было слишком много индивидуализма на двоих», – подметил один из их общих знакомых. По словам Эйснера, Бежар почувствовал, что его обошли, когда Нуреев занял в Париже пост худрука. Хотя Бежар возглавлял в Брюсселе «Балет XX века», одну из самых популярных европейских трупп, это все-таки не был Париж. Считавший Нуреева посредственным хореографом, Бежар был убежден: парижскую труппу должен возглавлять француз вроде него. Рудольфу нравились балеты Бежара, и он хотел показать их Парижу. В 1985 году, за обедом на набережной Вольтера, он пригласил Бежара работать с труппой. Бежар пообещал мировую премьеру – «Чудесного мандарина» на музыку Белы Бартока с Нуреевым в главной роли. «Это настоящий подарок», – сказал Эйснеру довольный Рудольф. Но через два дня Бежар передумал и решил «уважить» парижскую труппу комическим балетом «Арепо»[298], уже без участия Нуреева. В преддверии репетиций Рудольф находился на гастролях, и во дворце Гарнье, по свидетельству Эйснера, царила «антирудольфовская» атмосфера. Чем и воспользовался Бежар. Он отдал главную роль в «Арепо» Гиллем и пообещал танцовщице: если она приедет в Брюссель, он создаст для нее еще один балет. По свидетельству Элизабет Купер, главной пианистки Бежара на протяжении многих лет, хореограф прекрасно