Шрифт:
Закладка:
Выступившие после генерала коммунисты, горячо говорили о чести советского офицера, но обошли Рощина молчанием. Это тяготило Анатолия, и он не стал выжидать.
— Я не думаю оправдывать лишучженьский поступок и доказывать свою правоту, — спокойно заговорил он под пристальным взглядом товарищей. — Оскорбление не достойно офицера, а тем более коммуниста. Это не проступок, а подлость, так как ни старший, ни младший по званию не могут ответить тебе тем же. Но оскорбление вызывается желанием унизить человека, причинить ему моральный ущерб… У меня этого желания не было…
Рощин рассказал историю с полковником Мурманским, подробно до мелочей и почувствовал облегчение.
— Ну, а если бы полковник все же не подчинился? — с интересом спросил генерал Савельев, когда Рощин умолк.
— Он не мог не подчиниться, — убежденно ответил Рощин.
По залу прокатился легкий смешок.
— Вот как! — с заметной иронией проговорил командарм. — Все же допустим такое ослушание. Что же, вы применили б оружие?
— Нет! — возразил Рощин. — Но принуждение применил бы. У меня, товарищ, генерал, не было другого выхода! — вдруг горячо воскликнул он. — Или я должен был подчиниться, возможно, не выполнить в срок задания, сделать в глазах офицеров авторитет штаба армии сомнительным или… в нарушение устава, в ущерб офицерской этике подчинить его себе…
Подполковник Свирин говорил скупо, но резко.
— Рощина знаю пятый год. На моих глазах возмужал, стал настоящим офицером и коммунистом. И… я ему верю! Человек, решившийся на верную смерть не по приказу, а в силу необходимости, во имя жизни бойцов, в любом случае не мог иметь эгоистических намерений. Когда его лодчонку на середине Муданьцзяна ковырнуло снарядом, добрый десяток красноармейцев не раздумывая бросились в воду. Знаете, что они заявили возвратившему их взводному? «Человек из-за нас пошел в огонь, а мы будем любоваться его смертью?» И теперь я этим бойцам скажу, что этот майор лишен награды… Да и не много ли? Выговор, лишение награды по представлениям комдива Восемьдесят шестой дивизии и моему, наконец, лишению награды за весь боевой путь маньчжурской операции. Мы, коммунисты, не можем обойти этого. Мы должны сказать или Рощину, если его поступок считаем недостойным, сними-ка, товарищ, погоны! Или… кому следует: отдайте офицеру должное за его ратный труд! Я с чистой совестью и спокойной душой за второе!.. И последнее. Здесь партийное собрание, и мы — коммунисты, а не начальники и подчиненные. — Свирин побурел и повернулся к Мурманскому: — Уходите, товарищ полковник, из армии! Уходите! Мы признаем ваши заслуги, ценим их, но благоговеть перед ними не будем! — густые хлопки заставили подполковника на минуту умолкнуть. — Ваша мания заслуженности и величия переходит от вреда людям к вреду делу.
— Факты, факты! — выкрикнул Мурманский.
— Их сколько угодно! — отозвался Свирин. — Случай с дивизией, случай в артполку Рощина, инцидент на мосту…
— Болтун! — рассердился полковник. — Я тебя воспитал!
— От вашего воспитания, товарищ полковник, я чуть не потерял вместе с вами уважение людей, полк, веру в себя! Вы во всем видите только свое я, свои заслуги! Но жизнь движется не заслугами. Вот он! Оскорбивший, как вам кажется, вас майор идет вам на смену! Не во имя мании величия, а во имя большого общего дела! — подполковник умолк и обвел собрание смущенным взглядом: — Прошу извинить! Возможно, резко, неэтично, но… считаю по-партийному!
С Рощина сняли партийное взыскание, и партийная организация представила командованию армии ходатайство о его награждении. Мурманский на второй день убыл в резерв фронта с предписанием генерала Савельева о его непригодности для службы в армии…
* * *
На город надвигался вечер. Притихшая зелень излучала свежесть и чуть уловимый запах осени. Погружающиеся в ранние сумерки улицы были шумны от кагала лотошников, торговцев сомнительными на вид сладостями, зеленью, безделушками, попугайчиками. Где-то надсадно выкрикивал лудильщик. Покрывая гам, громкоговорители вещали, что митрополит Харбинский, и Маньчжурский Милетий, архиепископ Хайларский Дмитрий и епископ Цицикарский Ювеналий, вознесшие хвалу «доблестной Красной Армии» и пожертвовавшие двадцать тысяч рублей детям и семьям «воинов-богатырей», удостоились ответа государственного Комитета Обороны.
На углу Китайской и Биржевой Рощин увидел цветочницу. Бледное и озабоченное лицо девушки говорило о нужде. Поглядывая по сторонам, она пела приятным, но тихим и грустным голосом.
— Купите… товарищ майор! — заметив Рощина, умоляюще проговорила она, стремясь наградить его очаровательной улыбкой. — Мы так любим цветы! — уже заученно пропела она.
Рощину сейчас же вспомнилась Варенька, букеты на его столе, радость в ее глазах.
— Давайте! — протянул Рощин руку к ее корзиночке.
— Что давайте? — испугалась цветочница.
— Цветы… Все, все с корзиночкой! Сколько стоит?
В глазах цветочницы вспыхнула радость.
* * *
— У-у! Как пышно! — проговорила военфельдшер, обратив внимание на корзину. — Только поздно, товарищ майор.
— Возможно, тогда эту грядку передадите? — чувствуя неловкость, с надеждой взглянул на нее Рощин.
— Кому она предназначена? У нас три красавицы: две наших и одна эмигрантка.
— Эмигрантке! — объявил Рощин.
— Вот как!.. Простите, товарищ майор, ваше имя и фамилия?
— Рощин… Анатолий Рощин!
— Одевайте халат! — вдруг скомандовала военфельдшер. — Придется сделать исключение… Что же вы, медведь этакий! — уже с лукавством проговорила она. — Не уберегли такую девушку, а теперь и глаз не показываете? Я хотела уже звонить вашему начальнику, Она уже в бреду все свои чувства выложила. Первое, что спросила, очнувшись: «Что с господином майором?.. Вы не обманываете меня, сударыня?» — скопировала она Вареньку.
— Простите… Мне бы нужно сообщить в штаб дежурному, где я нахожусь, — промямлил он, поглядывая на дверь.
— Я сама сообщу, идемте! Только уговор: я и сестра говорили ей, что вы приходите ежедневно, но главврач не разрешает пока свидания. И она ничего не знает об убийстве старика.
Варенька лежала на спине. Ее бледное лицо трудно различалось на подушке. Скорее оно угадывалось по пышным разбросанным волосам и большим кругам глаз.
— Сегодня, сударыня, главврач сделал вам поблажку! — объявила военфельдшер, задерживая на мгновение Рощина за дверью.
Варенька чуть слышно вскрикнула.
— Лежите спокойно или я его удалю! — даже испугалась фельдшер.
Варенька закрыла глаза. По щекам двумя ручейками поползли слезы.
— Здравствуйте, Варенька! — тихо проговорил Рощин, присаживаясь на поданный табурет и ставя на пол корзину.
Варенька молча качнула головой, закусив слегка нижнюю губу. Потом открыла глаза и посмотрела на Рощина.
— Это… вы, сударь? — чуть слышно спросила она. — Какой вы добрый! Меня все время обманывали, что вы приходите каждый день… Я думала с вами несчастье…
— Почему обманывали! — воскликнул Рощин, но
