не дашь себя в обиду, не будешь искать одноногой дорожки, но плохо, если он переходит в злобу. Во вчерашней «Правде» опубликовало решение секретариата ВЦСПС о трудовом устройстве инвалидов Отечественной войны… Слово-то какое противное! Инвалид! Принеси-ка, Клава, вчерашнюю газету, — попросил Бурлов.

— Сейчас, Федор Ильич! — даже прыгнула от удовольствия Огурцова и, зардевшись, вышла из палаты.

Через несколько минут Клавдия бомбой влетела в комнату.

— Федор Ильич! — выпалила она воплем освобожденной невольницы, потрясая газетой. — Наши!.. И вы, и Петя, и еще…

— Где? Кто! — спросил Бурлов, вставая с койки. Но сейчас же болезненно передернулся и беспомощно осел на пол.

— Федор Ильич! — бросилась к нему Клавдия… — Ой, Федор Ильич! Что я наделала? Простите меня!..

Огурцова подняла отяжелевшего Бурлова и помогла ему добраться до койки.

— Ничего, ничего, Клава! — неловко твердил Федор Ильич, потирая ушибленный локоть. — Давай-ка! Что там? — добавил он.

— Вас орденом Ленина наградили, вот что! — ответила Клавдия.

— Ну? Перестарались! А Петра? — спросил Бурлов, не пряча своей радости.

— Петя — Герой! Вот, вот, читайте!

— Ох, мать моя!.. «За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с японскими империалистами и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали „Золотая Звезда“ полковнику… генералу… старшине Петру Даниловичу Варову!» Крепко!..

— А вот, вот!.. Орденом Ленина — Федора Ильича Бурлова…

— Подожди, подожди, Клава!.. «За умелое и мужественное руководство боевыми операциями и за достигнутые в результате этих операций успехи в боях с японскими империалистами наградить: орденом Суворова первой степени генерал-полковника Савельева Георгия Владимировича… орденом Кутузова — Смолянинова…» Знай Отдельную Приморскую!..

— От радости и то все ваши горизонты рухнули! — едко заметил лейтенант. — Здесь, хотя, санитарка подобрала…

— Ничего, лейтенант! — невозмутимо отозвался Бурлов. — Страшно не упасть, не подняться! Вот слушай! — предложил Бурлов, доставая розовый самодельный конверт. — Вот…

«Выздоравливайте спокойно, знайте, что тысячи ваших друзей сочтут за большую честь встретить вас и назвать своим другом. Вы заслужили всеобщую любовь, и наши девушки с комсомольской искренностью откроют вам свое сердце».

— Да-да, откроют!.. У которой, как вы говорите, остатки прежней роскоши остались! Ты у сестры спроси! В другом месте ей нужен не только с наградой, а поздоровее…

— Замолчи, мальчишка! — вдруг выкрикнул из угла всегда молчавший пожилой подполковник.

— Как вы можете так! — дрогнувшим голосом, с обидой прошептала Клавдия. — Его кто угодно полюбит! А вас… А вы… хоть будете трижды здоровее…

Клавдия выбежала из палаты.

— Не хорошо, товарищ, получилось! — проговорил Бурлов. — Надо мной ты можешь скулить сколько угодно. За что же человека оскорбил? Придет, попроси извинение! — уже твердо заключил Федор Ильич. — А письмо знаешь от кого? От комсомольцев целого района! Не только юношеская пылкость! Десяток деловых предложений: приезжай, как домой!..

Но радость Федора Ильича была омрачена письмом от Рощина. В нем Анатолий писал о смерти лейтенанта Новожилова, о безвестной кончине Любимова, трагической гибели полковника Орехова. — «У меня дела, мой политрук, кажется, плохи!» — заключил он. Из этого Бурлов понял, что Анатолию Андреевичу очень тяжело… «Да, его даже нет в списках награжденных. Почему бы это?»

* * *

Этот день казался Клавдии праздничным. Пожалуй, первый раз ее так взволновала чужая радость. И это новое, невесть где и когда зародившееся чувство наполняло ее ликованием. Она несколько раз забегала в палату к Федору Ильичу, чтобы сообщить, что передавали по радио, объявить, сколько в госпитале оказалось всего награжденных, передать распоряжение начальника госпиталя провести торжественное чествование их. Стоило ей уйти из палаты, как ее снова влекло туда.

Уже вечером, когда Клавдия одна сидела в амбулатории, в дверь кто-то тихо постучал.

— Разрешите, сестра?

«Опять этот… злющий!» — недовольно подумала Огурцова, узнав по голосу лейтенанта из палаты Бурлова.

— Вы простите меня, сестра, — грубовато заговорил он.

— Что вы? Что вы, товарищ лейтенант! — даже испугалась Клавдия. — Мы затем и здесь…

— Нет, Клава! Я виноват перед вами.

— Я тоже виновата…

— Нет! — снова возразил лейтенант. — Вы хороший человек и… славная девушка. А я вот… Невеста у меня была… Написал, что без ноги, видать, отреклась, — криво усмехнулся он. — Ни слова в ответ… И то сказать… — махнул он рукой и поспешно вышел.

Клавдии стало жаль его. «С горя и сердится на всех, — подумала она. — Что ж что без ноги?..»

— А я думала, что Федор Ильич наговорил им про меня, — вдруг вспыхнула она румянцем.

Уже давно кончилось ее дежурство, но уходить домой не хотелось.

Когда Клавдия вышла из корпуса, в парке слышались голоса прогуливающихся перед сном выздоравливающих. «Может, и Федор Ильич там?» — подумала Клавдия и направилась в парк.

Бурлова она увидела на скамейке под освещенным окном палаты.

— Вы почему уединились, больной? — спросила Клавдия.

— A-а, Клава! — отозвался он. — Устал немного…

— Не обманывайте, Федор Ильич, — обиженно проговорила Клавдия. — Я же вижу.

— Письмо получил от родственников, о дочурке пишут. Вот и заскучал, — признался Бурлов. — Большая уже, через год в школу пойдет: скучает все больше! Полгода не виделись.

— Знаете что, Федор Ильич? У меня через несколько дней отпуск будет, давайте я поеду и привезу ее, — вдруг объявила Клавдия. — Потом отвезу.

Бурлов долго смотрел на нее, потом улыбнулся.

— И все-то ты выдумала, Клава. Никакого отпуска никто тебе сейчас не даст! — проговорил он.

— А я попрошусь… — смутилась Клавдия. — Для этого начальник отпустит, он хороший, добрый.

— Подумаю, Клава. Молодец ты.

— А чего думать? — приободрилась Клавдия. — Завтра я поговорю…

— Не нужно пока, Клава. Вы домой?

Клавдия обиделась и промолчала.

5

Для Рощина эти дни были, пожалуй, самые тяжелые. Несколько раз ему пришлось докладывать о встрече с Журиным в Спасске, описывать его приметы, рассказывать о последнем столкновении — словом, делать все то, что называется давать показания. Он добросовестно припоминал все мелочи, и чем больше их было, тем они оказывались противоречивей. Вокруг Журина замкнулся таинственный круг. Кроме есаула, в нем блудил и Рощин. Денщик Ермилова умер в ту же ночь, Варенька не приходила в сознание. Не было и Любимова, которого Рощину в силу необходимости пришлось назвать. Как-то вдруг приобрели значимость ранее не замечаемые мелочи: почему он не переселился в гостиницу, причина Варенькиных слез в ресторане, ранний уход с бала и его странное поведение с Зиной и Варенькой. В штабе некоторые офицеры бросали вслед загадочные взгляды. Это уже начинало раздражать Рощина.

В этот день, когда Рощин собирался описать свои злоключения Бурлову, его вызвал генерал Смолянинов. Виктор Борисович редко беспокоил офицеров, находя время встречаться с ними в обыденной обстановке. Личные же беседы вызывались всегда крайней служебной или