Шрифт:
Закладка:
23 июня 1949 г. Б. М. Эйхенбаум писал своему ближайшему другу В. Б. Шкловскому:
«…Живу пока тем, что продали рояль. Надо дожить до середины января, когда надеюсь получить пенсию по новому закону (1600 руб. в месяц).
У меня пока нет никакой оплачиваемой работы – выключен совершенно. ‹…› Итак, я – веселый нищий. Веселый – потому что сижу спокойно дома, не бываю на заседаниях, не вижу подлецов, не устаю и не пишу. ‹…›
Новая поговорка: “Земля наша велика, а заработка в ней нет”.
Кроме того, у меня украли пальто. Есть поговорка: “Не повезет, так уж не повезет: в п…е на кость напорешься”. Грубо, но хорошо!»[1325]
В этот сложный момент большую помощь и поддержку оказали Борису Михайловичу друзья. Позднее, по инициативе Г. П. Макогоненко, в складчину ему было куплено «профессорское» пальто[1326], а постоянно приходившие в дом гости обеспечивали семью продуктами.
«У нас в доме обожали собираться гости, несмотря на то что деда выгнали из университета и Пушкинского Дома за “формализм и космополитизм”. Анатолий Мариенгоф с женой, актрисой Никритиной, Козаковы, Шварцы, иногда Ольга Берггольц (правда, редко – она пила, и ее старались не приглашать), артист Игорь Горбачев, Юрий Герман, отец Алеши, писатель Израиль Моисеевич Меттер, автор сценария “Ко мне, Мухтар!”, тайком от деда приносили прямо на кухню продукты. А тот все удивлялся и спрашивал у дочери: “Оля, откуда у нас такое изобилие, ведь денег нет?”»[1327]
К научной работе Борис Михайлович стал возвращаться только в 1950 г., а до той поры он посещал лишь симфонические концерты в соседней филармонии[1328]. Но летом 1950 г. он уже начал подготовку «Записок С. П. Жихарева» для «Литературных памятников»; 20 октября он после долгого перерыва переступил порог Отдела рукописей Публичной библиотеки (вступив тотчас же в И. П. Лапицкого), и часто там бывал той осенью[1329]. В ноябре М. К. Азадовский писал Ю. Г. Оксману: «Бор[ис] Мих[айлович] “трудится” над образом далеко не прелестного Жихарева[1330]».
Однако получение гонорара за это издание также задерживалось. 11 января 1953 г. М. К. Азадовский писал Ю. Г. Оксману:
«Юлиан Григорьевич, дорогой, как бы воздействовать на этого… Благого. Волгин дал распоряжение выплатить Борису Михайловичу 60 % за Жихарева. Но бухгалтерия отказывается выполнять это, пока у ней в руках не будет одного документа – отзыва Благого. И вот он уже несколько месяцев обещает, – и ничего. Он зарылся в сотнях тысяч, которые на него сыплются отовсюду, и не понимает, что́ значит для Б[ориса] М[ихайловича], у к[ото]рого нет ничего, кроме пенсии, 10–12 000»[1331].
Как и М. К. Азадовский, Борис Михайлович был почтен статьей в БСЭ, причем довольно лояльной, с одной лишь оговоркой, что он «был связан с Обществом по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ) и в 20‐е гг. придерживался формалистических взглядов в литературоведении»[1332].
Однако, как свидетельствует его творческая характеристика, утвержденная на секретариате ЛО ССП 27 июня 1952 г., отношение к нему за три года не сильно изменилось:
«Эйхенбаум, Борис Михайлович, член Союза советских писателей с 1934 года. Литературовед, доктор филологических наук, профессор.
Борис Михайлович Эйхенбаум, автор многих книг и статей – известен как знаток истории русской литературы XIX в., в особенности творчества Льва Толстого и Лермонтова. Известен также как редактор-текстолог сочинений ряда русских классиков. На протяжении многих лет Б. М. Эйхенбаум был одним из теоретиков формалистической школы, противопоставлявшей себя марксистско-ленинскому литературоведению. Идеалистические и космополитические теории Б. М. Эйхенбаума неоднократно подвергались резкой принципиальной критике в печати, в последний раз в 1949 году. В настоящее время работает в области текстологии. Работает над книгой “Юность Льва Толстого”. Вопросами советской литературы не занимается. Пенсионер. В общественной жизни писательской организации г. Ленинграда не участвует»[1333].
13 марта 1953 г. Борис Михайлович записал в дневнике:
«Эпоха Сталина кончилась: он умер 5 марта, не придя в сознание. Началась новая эпоха, еще неизвестная»[1334].
А 26 апреля 1955 г. он писал В. Б. Шкловскому:
«Я вот вчера сидел на научной конференции – где бы ты думал? В Пушкинском Доме!!! Торжественно пригласили побаловать и, как я ни брыкался, посадили в Президиум»[1335].
1 сентября 1956 года Б. М. Эйхенбаум был зачислен в штат Пушкинского Дома.
«Конечно, его тогда пригласили и в Университет, но он сказал, что туда больше не выйдет, потому что из Пушкинского Дома его уволили “по болезни”, а Университет выдал бумагу о том, что он увольняется “как не справившийся с работой”. ‹…›
В Пушкинский Дом он вернулся – за ним приехала машина, его хорошо приняли, там была работа, но Пушкинский Дом он не любил, друзей у него там не было…»[1336]
Но и вернувшись в Пушкинский Дом, Борис Михайлович нередко подвергался нападкам за формализм. Пример тому – доклад «Творческие принципы некрасовской школы», сделанный в 1957 г. А. М. Еголиным. Он критиковал тогда Б. М. Эйхенбаума за характеристику поэзии Некрасова, изложенную им в работе 1924 г. «Сквозь литературу»; причем вместе с ним критиковался и С. А. Андреевский: «Андреевский, Эйхенбаум игнорируют проблему создания новых ценностей образованными разночинцами. Мерка исследователей крайне узкая, односторонняя»[1337].
Однако доклад бывшего партийного идеолога, разжалованного в 1955 г. за аморальное поведение до должности заведующего сектором, не нашел должного отклика на обсуждении в секторе новой русской литературы Пушкинского Дома. Огорченный А. М. Еголин жаловался 3 февраля 1957 г. А. С. Бушмину:
«В секторе прочитали мой доклад 3 младших научных сотрудника тт. [С. А.] Малахов, [И. З.] Серман, [Г. М.] Фридлендер, и они же выступали. Остальные делали замечания по ходу прений. Изо всех 10 докторов сектора прочитал мой доклад только Б. П. Городецкий, но говорил он по преимуществу в защиту Б. М. Эйхенбаума и просил меня не останавливаться на критике Эйхенбаума, так как он очень болен – у него был инфаркт. Б. М. Эйхенбаум говорил лишь в защиту своих некрасовских работ, поскольку я критиковал их за формализм, за характеристику поэзии Некрасова вне мировоззрения. ‹…›
У меня сложился стиль принципиального подхода к вопросам истории литературы, не терпящего компромиссов в отношении отступления от марксизма-ленинизма, будь то хоть сам Б. М. Эйхенбаум или услужающие ему молодые люди»[1338].
В 1955 г. произошло событие, позволившее Борису Михайловичу уже при жизни осознать то, что его имя в науке о
