Шрифт:
Закладка:
Хотя 1949 г. и был апогеем злоключений Марка Константиновича, но, увы, отнюдь не их завершением. Возврат его к фольклористике, несмотря на выдающийся масштаб М. К. Азадовского именно как фольклориста, из-за идеологических претензий к ученому оказался невозможен.
Сверх того, в самом конце 1949 г. вышел первый том обновленной Большой советской энциклопедии – издания, являющегося памятником идеологии сталинского режима и важнейшим источником для его исследования. Именно в этом томе оказалась помещена статья о М. К. Азадовском. Наличие такой публикации, даже несмотря на ее тенденциозность, было признаком того, что ученому было оставлено право на жизнь, но, с другой стороны, уж точно не в качестве фольклориста.
«Азадовский, Марк Константинович (р. 1888) – русский советский литературовед, фольклорист. Наиболее значительны работы в области изучения сказок: “Сказки Верхнеленского края” (1925); “Русская сказка. Избранные мастера” (1931–32); “Верхнеленские сказки” (1938), “Сказки Магая” (1940) и др. В них, так же как и в работе “Ленские причитания” (1922), А[задовский] выступил как собиратель и исследователь русского фольклора в Сибири. В работах “Н. А. Добролюбов и русская фольклористика” (1936), “Н. Г. Чернышевский в истории русской фольклористики” (1941), “Белинский и русская народная поэзия” (1948) А[задовский] показал значение революционных демократов в изучении русского народного творчества. В исследованиях А[задовского], особенно в таких, как статья “Источники сказок Пушкина” (в кн.: “Литература и фольклор”, 1938) и “А. Н. Веселовский как исследователь фольклора” (1938), сказалось влияние порочного историко-сравнительного метода Веселовского с его идеализмом и реакционным космополитизмом»[1280].
Предчувствуя результат появления этой статьи, М. К. Азадовский писал Н. К. Гудзию: «Очень удручила меня заметка в БСЭ с ее похабной концовкой, – боюсь, что эта заметка сыграет роль осинового кола»[1281].
Практически все издательские договоры с М. К. Азадовским к тому времени оказались расторгнуты, фундаментальная «История русской фольклористики» вышла лишь после смерти ученого, масштабные замыслы по изданию русских сказок также не были осуществлены[1282], не вышел готовый том «Поэмы и стихотворения» П. П. Ершова в «Библиотеке поэта»[1283], была спешно изъята вступительная статья М. К. Азадовского из подготовленных под его редакцией «Онежских былин» А. Ф. Гильфердинга, которые появились в свет в конце года уже со статьей В. Г. Базанова и без всякого упоминания о М. К. Азадовском (на титульном листе ответственным редактором теперь значилась А. М. Астахова)[1284]… Добавим, что в 1949 г. не вышло ни одной его печатной работы, а в 1950 г. – всего одна[1285].
«В этот тяжелый период, – вспоминал Владислав Антонович Ковалев, – Марк Константинович не потерял присутствия духа, свойственного ему оптимизма и чувства юмора.
– Вот, Славочка, – говорил он мне, – посмотрите на этот оттиск. Это подарок молодого ученого[1286]. Видите, здесь написано: “Глубокоуважаемому Марку Константиновичу Азадовскому – ученому-новатору” (далее в скобках перечислены работы, где я новатор). Это было в 1938 году. А вот что тот же человек пишет в газете обо мне теперь: оказывается, я реакционер и даже мракобес в фольклористике. Можно подумать, что я эволюционировал. Но дело-то в том, что в статье он перечисляет те же работы, в которых я был, по его мнению, новатором. Где же тут логика?
Впрочем, то, что я реакционер и мракобес в фольклористике – это звучит неплохо, представляется какая-то крупная фигура. Это звучит как дьявол русской фольклористики.
Мою дьявольскую силу я сейчас испытываю ежедневно. Когда я иду но Невскому, то некоторые знакомые переходят на другую сторону улицы.
Помнится, я что-то сказал о малодушии этих людей.
Тогда Марк Константинович горячо возразил:
– Нет, Слава, так нельзя. Это не трусость, это деликатность. Вы войдите в их положение. Это же трудный психологический этюд. Как им разговаривать со мной? Не утешать же. Да и мне с ними трудно разговаривать. Нет, это совсем не просто – такие встречи[1287].
О людях не надо думать плохо, Слава! Я все-таки уверен, что рано или поздно правда восторжествует. “Клевета – это поджог имени”, – говорил Кони. Но где есть пожар, там есть и пожарные. Только приезжают они иногда с некоторым опозданием…»[1288]
Будучи исследователем по призванию, Марк Константинович даже в такой безвыходной, казалось бы, ситуации сумел найти выход своей творческой энергии – он обратился к декабристам: с помощью академика В. В. Виноградова он получил возможность работать для серии «Литературные памятники»[1289]:
«В 1949 г., оказавшись на пенсии и отойдя совершенно от фольклорных дел, М. К. Азадовский вернулся к декабристам. Несмотря на 20‐летний перерыв, возврат оказался легким, радостным и весьма плодотворным. Получив предложение от Академии наук подготовить для серии “Литературные памятники” полное издание воспоминаний Бестужевых, Марк Константинович за три летних месяца 1950 г. полностью составил эту книгу, написал к ней большую статью, сделал примечания. Затем последовала работа над Раевским, Кюхельбекером, Рылеевым, Якубовичем. “…Я сейчас так вошел в декабристскую колею, что не хочется даже перестраиваться на другой лад. Куча новых замыслов, но не знаю, как реализовать…” – писал он 30 июля 1951 г. И спустя год (9 ноября 1952 г.): “Я сейчас так прочно вошел в эту тему, так вжился в этот мир, что мне ни о чем другом и думать не хочется”. Увенчалось все это единственным в своем роде историко-библиографическим обзором “Затерянные и утраченные произведения декабристов”. Эта работа Азадовского получила чрезвычайно высокую оценку всех писавших о ней рецензентов»[1290].
15 мая 1950 г. он впервые после длительного перерыва посетил Рукописный отдел Публичной библиотеки, затем 18 августа, а осенью 1950 г. он уже работал там довольно часто[1291]. 26 октября 1950 г. он столкнулся там с одним из своих «злых гениев» И. П. Лапицким[1292], который, несмотря на постоянную улыбку, остался верен своим принципам. В 1951 г., в очередном своем доносе на имя Г. М. Маленкова он не преминул упомянуть о восставшем из пепла М. К. Азадовском:
«Основная причина развала работы Института [русской литературы АН СССР], злостного зажима критики и самокритики, процветания семейственности и антигосударственных приятельских отношений коренится в крайней слабости партийной работы в Пушкинском доме: недаром же бюро Василеостровского райкома ВКП(б) признало в январе 1951 г. неудовлетворительной работу парторганизации Пушкинского Дома. Этой слабостью партийной работы и пользуется В. Адрианова-Перетц, объединившая вокруг себя всех активных носителей буржуазной космополитической идеологии.
Показательна в этом смысле сейчас подозрительная активизация небезызвестного М. Азадовского,
