Ни одно из приведенных соображений не приуменьшает ни в малейшей степени необходимость иметь мощные морские силы в гавани Архангельска, в Мурманске и Белом море, чтобы укрепить Россию и в целом упрочить наше положение здесь. Это принесет большую помощь, но не причинит ущерба в отличие от интервенции. Морские силы во всех перечисленных пунктах должны быть значительны»[3854].

Предложения Ф. Коула были продиктованы не симпатиями к большевикам или русскому народу, а чисто американским сочетанием прагматизма и идеализма. И эти предложения были реальной базой для решения «Русского вопроса», они тесно переплетались с мыслями советника президента США Хауза, который 2 января 1918 г. писал в своем дневнике, что Соединенным Штатам следует искать сближения с большевиками и постараться «распространять нашу финансовую и промышленную поддержку по всем мыслимым направлениям»[3855].

«Я убежден, — писал в декабре 1918 г. в «Геральде» британский консул в Архангельске Д. Янг, — что, если делегация, состоящая не из чиновников или милитаристов, а из здравомыслящих людей, представляющих все политические партии Англии, встретится в нейтральной стране с советской делегацией, соглашение будет достигнуто после нескольких часов переговоров. Я считаю, что это соглашение окажется приемлемым, как для наших левых социалистов, так и для британских капиталистов, которые заинтересованы в том, чтобы вернуть свои деньги в России»[3856].

Действительно, большевики были готовы к подобному сотрудничеству, они сами неоднократно обращались к союзникам с официальными предложениями, с первых дней своей революции, с ноября 1917 г.[3857] Решимость большевиков подтверждал Локкарт, который в начале 1918 г. указывал, что любое коллективное заявление союзников будет большевиками принято. И даже после начала широкомасштабной интервенции большевики, постоянно продолжали демонстрировать готовность к диалогу.

Например, 29 июля 1918 г. наркоминдел Чичерин писал американскому послу Д. Френсису: «Я использую этот последний перед вашим отъездом момент для того, чтобы еще раз выразить мое глубокое сожаление по поводу неблагоприятного стечения обстоятельств, результатом которого стало ваше нынешнее путешествие через море… Передайте, пожалуйста. В своих посланиях, которые вы будете отправлять за океан, нашу любовь и восхищение великому народу пионеров нового континента, потомкам революционеров Кромвеля и братьев по оружию Вашингтона»[3858].

Показательна реакция Фрэнсиса на обращение к нему большевистского министра иностранных дел: «Эта телеграмма явно предназначалась американским пацифистам, и, опасаясь, что она будет передана Госдепартаментом американскому народу, я не стал пересылать ее»[3859].

Но вот мировая война закончилась. Германская угроза, служившая поводом для интервенции, в Россию исчезла и сразу после подписания перемирия в Компьене, в ноябре 1918 г., наркоминдел Чичерин «вручил представителям нейтральных государств ноту для союзнических правительств, в которой Совнарком объявил, что хотел бы положить конец военным действиям между русскими войсками и войсками Антанты»[3860]. В декабре М. Литвинов вновь обратился с подобным предложением к министрам Антанты в Стокгольме. Предложения советского правительства были распространены по всем радиостанциям[3861].

Ради сотрудничества с Западом Ленин был готов пойти на кардинальные уступки. Этот факт в январе 1919 г. подтверждал американский представитель в Лондоне Тублер, который после переговоров с диппредставителем Советской России Литвиновым информировал свое правительство: «Военная интервенция и оккупация России, даже если они в конечном итоге будут успешными, потребуют неопределенно большого времени… Я полностью убедился в том, что мы можем заключить соглашение, обеспечивающее иностранные интересы и иностранные долги, если мы не очень урежем русскую территорию…»[3862]. «Примиренческая позиция Советского правительства, — подтверждал американский атташе У. Баклер, после разговора с Литвиновым, — очевидна»[3863].

Да большевики, так же, как и «белые» генералы были готовы признать внешние долги России, однако между этими признаниями существовала одна принципиальная разница: большевики были готовы обсуждать условия погашения внешнего долга — в целях прекращения интервенции и гражданской войны, а «белые» генералы — в целях их продолжения.

Наиболее открыто позиция большевиков прозвучала в феврале 1919 г., когда представители Антанты пригласили все организованные политические группировки России собраться на Принцевых островах для обсуждения возможности прекращения гражданской войны в России[3864]. Вильсон, по словам Черчилля, был готов встретиться даже только с одними большевиками[3865]. Британский историк Флеминг оспаривает инициативу проведения мирной конференции у американцев, утверждая, что она принадлежала Лондону, который озвучил ее еще в декабре 1918 г., поскольку «союзники страстно желали окончания гражданской войны в России»[3866].

По словам Черчилля, нам предстояло «собрать представителей большевиков и белых и лимитрофов… подобно тому, как Римская империя приглашала военачальников, плативших ей дань государств для того, чтобы они давали отчет в своих действиях»[3867]. Собрать вместе противоборствующие силы, французский премьер-министр Клемансо, объявивший большевикам голодную блокаду, предложил из гуманитарных соображений: «Вам угрожает голод. Мы движимые гуманитарными чувствами предлагаем вам мир. Мы не хотим, чтобы люди умирали. Мы готовы рассмотреть, что можно сделать, чтобы предупредить угрозу голодной смерти»[3868].

Конференция на Принцевых островах должна была разрешить два основных вопроса, волновавших победителей в Париже: восстановление мира в Европе, который был невозможен без восстановления мира в России, и предупреждение распространения большевизма[3869]. С точки зрения России, конференция изначально несла в себе двойственный характер, с одной стороны она открывала возможность для признания, с другой — условия переговоров включали: неприкосновенность всех существующих на момент переговоров правительств на той территории, которую они занимали в тот момент, что фактически закрепляло расчленение страны.

Эту двойственность поясняло сообщение (02.1919) личного секретаря Ллойд Джорджа Ф. Керра: «Прения (делегации Британской империи) показали очень ясно, что все считают эффективную войну против большевиков в данное время невозможной, ввиду тех настроений, которые отмечаются в нашей стране, и что, кроме того, это, по-видимому и нежелательно, так как может привести к усилению большевизма у нас. С другой стороны, все, как кажется, единодушно признали, что было бы очень нежелательно позволить большевикам овладеть Сибирью и теми небольшими государствами, которые образовались на ее окраинах. Все признали также желательным тщательно изучить вопрос, сколько потребуется людей, денег и снаряжения, для поддержания антибольшевистских правительств примерно в их нынешнем положении»[3870].

Министр иностранных дел Великобритании Бальфур, в свою очередь, надеялся, что «большевики, вероятно, откажутся принять такие условия и тем самым поставят себя в очень невыгодное положение»[3871]. «Конференция на Принцевых островах задумана для того, — пояснял французский представитель в Сибири Реньо, — чтобы испытать большевиков и после демонстрации их непримиримости создать основание для широкой помощи в борьбе с ними»[3872]. На тех же ожиданиях строил свои планы У. Черчилль, который «заранее предвидя возможность отказа со