Стойкость большевиков привела к укреплению их престижа даже в эмигрантской среде: «с того момента, как определилось, что Советская власть сохранила Россию, — Советская власть оправдана, как бы основательны ни были отдельные против нее обвинения, — констатировал А. Бобрищев-Пушкин, — Я совершенно не понимаю, как, говоря о «рабстве» под нею русского народа, можно уверять, что он желает именно того «демократического» строя, который не смог продержаться на Руси и года, никакою народною поддержкою не пользовался. Очевидно, — здесь чаяния интеллигенции — разошлись с народными чаяниями. И обратно, самый факт деятельности Советской власти доказывает ее народный характер, историческую уместность ее диктатуры и суровости. Но именно для того, чтобы смягчить эту суровость, для действительной реальной борьбы с отрицательными сторонами Советской власти необходим честный русский всеобщий мир…»[3895].

* * * * *

Интервенция внесла решающий вклад в формирование социально-экономической политики большевиков. Когда они приходили к власти, у них не было никакой определенной программы, ни в аграрной, ни в промышленной сфере, они не планировали ни масштабной национализации, ни жестких мобилизационных мер. У них не было даже никаких теоретических воззрений на этот счет: когда мы «брали власть для того, чтобы приступить к социалистической реорганизации, то ни форм преобразования, ни темпа быстроты развития конкретной реорганизации мы знать не могли, — подчеркивал Ленин, — Только коллективный опыт, только опыт миллионов может дать в этом отношении решающие указания…»[3896].

Этот опыт, во время интервенции привел к необходимости проведения жесткой политической и экономической мобилизации общества, в виде установления монополии партии и «военного коммунизма». По сути, весь большевизм стал крайней формой мобилизационной политики — последней преграды вставшей на пути наступающего хаоса и анархии. Опыт беспощадной гражданской войны и интервенции выковал жесткие политические и мировоззренческие основы нового строя.

«Могут ли большевики эволюционировать? — задавался в этой связи Гинс, — Расчет на это последовательное перерождение большевизма был одним из мотивов соглашательской политики в Иркутске. Мне пришлось беседовать после (октябрьского) переворота с заместителем комиссара Франции г. Могра. Он выражал твердую уверенность, что большевики изменятся и Россия будет подлинно демократической страной. Я не соглашался с ним. Даже допуская, что Москва может прийти к выводу о необходимости изменить систему управления, я не верил, чтобы она могла фактически заставить своих агентов на местах отказаться от террора и насилий. Демократизм и большевизм несовместимы. Не верил я и в то, чтобы большевизм отказался от своей социалистической экономики. Это было бы так же неправдоподобно, как сообщение о том, что больной горячкой отказался бредить…»[3897].

Тем не менее, несмотря на все тяготы гражданской войны к середине 1919 г. «большевизм преобразился, — приходил к выводу Гинс, — Это верно… Нет прежнего дикого разгула комиссаров и прежнего необузданного террора. Появилось «внешнее» благообразие. Наступающие советские войска сдерживают чернь, не допускают грабежей… Комиссаров встречают колокольным звоном и крестным ходом… Социалистический фронт выровнялся. Интеллигенция перестала относиться к большевикам с прежней брезгливостью… Органы управления наполнились людьми демократического, но отнюдь не коммунистического направления. Хозяйственная организация, впитав в себя бывших промышленников в качестве специалистов и установив тесную связь с кооперацией, стала принимать новые формы. В некоторых случаях центральные организации стали походить на тресты, которые сохранятся и в будущем… Ставка на «середняка» легализировала существование класса мелкой буржуазии»[3898].

И это направление эволюции полностью соответствовало программным установкам большевиков, сформированными еще в период создания их партии в 1903 г. Стратегической целью большевистской партии Ленин выдвигал построение социалистического общества, однако, но ближайшей тактической задачей своей партии он ставил свершение не «социалистической революции, а лишь максимально полное осуществление целей буржуазно-демократической революции»[3899].

Переход к социализму «это — дело очень долгое, — пояснял Ленин, — Чтобы его совершить, нужен громадный шаг вперед в развитии производительных сил…»[3900]. «Неужели не ясно, — указывал Ленин, — что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще и в преддверии социализма не находимся»[3901]. Тактической целью — «программой минимум» большевистской революции, подтвержденной III съездом РСДРП, Ленин в 1905 г. выдвигал установление буржуазно-демократической республики с объединенным социал-демократическим Временным правительством во главе[3902].

«Кроме, как в росте капитализма нет залога победы над ним», пояснял позицию большевиков Ленин в 1911 г., классовая борьба «не задерживает развитие капитализма, а ускоряет его, заставляя прибегать к более культурным, более технически высоким приемам капитализма. Есть капитализм и капитализм. Есть черносотенно-октябристский капитализм и народнический («реалистический, демократический, активности полный») капитализм. Чем больше мы будем обличать перед рабочими капитализм за «жадность», тем труднее держаться капитализму первого сорта, тем обязательнее переход его в капитализм второго сорта»[3903].

«Марксизм, — пояснял Ленин, — бесповоротно порвал с бреднями народников и анархистов, будто можно, например, России миновать капиталистическое развитие, выскочить из капитализма или перескочить через него каким-нибудь путем кроме пути классовой борьбы на почве и в пределах этого самого капитализма… Чем полнее и решительнее, чем последовательнее будет буржуазная революция, тем обеспеченнее будет борьба пролетариата с буржуазией за социализм»[3904].

Пояснением того, что в практическом смысле подразумевалось под этой формулой, Ленин давал в своей работе «Грозящая катастрофа…» в сентябре 1917 г., в которой он указывал, что политика большевиков не имеет в виду «ни малейших изменений в отношениях собственности, не отнимая, повторяем, ни у одного собственника ни единой копейки», а преследует целью «действительное взыскание (прогрессивного) подоходного налога, без утайки имуществ и доходов…»[3905].

«Конечно кампания убийств, конфискаций и полной деградации законных систем заслуживает абсолютного осуждения. Однако, — признавал американский президент Вильсон, — некоторые из их доктрин были созданы из-за давления их капиталистов, которые полностью игнорировали права рабочих повсюду…, если большевики отдадут дань политике закона и порядка, то они вскоре сумеют овладеть всей Европой и сокрушить все существующие правительства»[3906].

Интервенция и гражданская война не дали возможности большевикам сразу перейти к осуществлению своих идей. К ним Ленин вернется сразу после окончания интервенции и гражданской войны: «Построить коммунистическое общество руками коммунистов, это — ребячья, совершенно ребячья идея, — указывал Ленин в 1922 г., — Коммунисты — это капля в народном море… Управлять хозяйством мы сможем, если коммунисты сумеют построить это хозяйство чужими руками, а сами будут учиться у этой буржуазии и направлять ее по тому пути, по которому они хотят…»[3907].

Однако одного стремления и готовности к эволюционированию недостаточно, в еще большей мере, и, главным образом, успех любого преобразования предопределяется имеющимися материальными возможностями. А эти возможности были жестко ограничены тем разорением страны, к которому привела Первая мировая война, интервенция