Военный бы назвал это построение неорганизованной толпой кучи людей, но тут это называли иначе. От нас требовалось только одно: в момент, когда выкрикивали твой позывной, просто обозначить, что ты никуда не делся и жив. Встав в подобие строя с остальными бойцами, я оглянулся по сторонам и увидел людей, которые были моими сослуживцами. Все мы, не взирая на разницу в возрасте, национальности, уровень образования и достатка, составляли подразделение ЧВК «Вагнер» и служили в его составе Родине. Как и в Молькино, вокруг меня были люди, которых судьба привела именно в это место и в это время. Каждый из нас сделал свой выбор, который уже нельзя было отменить. Я стоял, думал об этом и фоном слушал нашего бородатого коменданта, который с утра до вечера благим матом орал о нашей бестолковости и непригодности. О том, что нам лучше сдохнуть, чем позорить имя ЧВК. После этого ритуала объявляли позывные тех, кто должен был ехать на следующее утро в отряд. В тот вечер под воздействием этих криков я почему-то понял то, чего не понимал до этого. Эти ребята, которые стояли вокруг меня, уже знали, что их ждет на передке, в отличие от первой отправки, когда все было покрыто наивностью и «туманом войны». Они прошли свой индивидуальный ад и выжили, оказавшись здесь. И теперь им опять предстояло вернуться туда, где отрывает конечности, где в голову и тело прилетают осколки, где тебя могут убить в любую секунду.

— Ну наконец-то ты стал понимать азы солдатской лямки, — шепнул мне на ухо вояка.

Госпиталь был единственным местом, где они могли легально отдохнуть и тянуть резину до окончания контракта.

У каждого из них было право выжить. Я был не в праве винить их за это. Осознав эту простую истину, я перестал злиться.

— «Констебель», — услышал я свой позывной.

И огромный груз размышлений и сомнений свалился с моих плеч.

Я ехал туда, где все было понятно и просто.

— Слава Богу! — сказал я шепотом «Басу», который стоял рядом.

— «Бас».

— Слава Богу! — произнес и он.

Возвращение

Рано утром нас погрузили в автобус и повезли в Попаску. Настроение было приподнятое и, одновременно, тревожное. Мысли шли нескончаемым потоком: «Как там сейчас? Насколько мы продвинулись? И куда я попаду?». Морозное мартовское утро уже обещало близкую весну. Природа оживала, и земля на полях, которые простирались в этих местах до горизонта, чернела жирным черноземом. Места здесь были плодородные и богатые. Сельское хозяйство, шахты и заводы могут давать достаточно рабочих мест и продукции, которая отсюда может идти и в Россию, Европу и по всему миру, как это было всегда.

По водонапорной вышке с надписью «Владивосток» я понял, что мы на месте. Я увидел знакомую пятиэтажку, откуда мы выдвигались в сторону «ленточки» в составе нашего отряда. Не успев поностальгировать и отдохнуть от автобуса, я увидел «Урал» без опознавательных знаков, который подъезжал к нам. Мы быстро погрузились и поехали в Клиновое. Там нас встретил «Сезам», как обычно распахнувший широту своей души для дорогих гостей.

— Привет, командир!

Он, улыбаясь с хитрым природным прищуром, пожал мне руку.

— Как ты? Как голова?

— Подлечили.

— А «Айболит» тяжелый «триста», — сразу выпалил он и, опережая мои вопросы, стал рассказывать подробности: — На жигулях повезли бабушку неходячую на эвакуацию и на мину противотанковую наехали водительским колесом. Пацан за рулем насмерть, а Женю посекло серьезно.

— А бабуля?

— Живая. А Женька в госпиталь сразу увезли.

— Ясность полная, — вспоминая Женю прошептал я. — Тебе, кстати, «Эрик» привет просил передать, если увижу.

— Где ты его видел? Как он?

— Катают по больничкам все это время. Привезли в Луганск, а врач ему говорит, что в шее полно осколков, и они тут ему ничего сделать не могут. Бояться, мол, что останется лежачим, если нервы повредят.

— Короче, ответственности боятся. Или просто неграмотные.

— Наверное. Говорил, что возили его еще в какую-то богадельню. Там тоже отфутболили. Один врач, говорит, упырь: без обезбола людей резал. Азамат какой-то. А второй врач, говорит, хороший был. Он там собрал документы таких же, как «Эрик» — вагнеровцев — и нашу службу безопасности вызвал, чтобы они разобрались, почему людей с тяжелыми ранениями в Россию не отправляют. Сидят там, ждут, когда СБшники приедут.

— Че совсем плохо с ним?

— Рука еле поднимается, но он молодчик. Разрабатывает ее. В общем, должны там разобраться с ними. И «Мошпу», говорит, видел. Тому вообще на год вперед операции расписали по всей России, чтобы восстановить кишечник.

— Зато живые, — подвел итог «Сезам» за неимением других веских аргументов.

«Сезам» предложил сходить и позвонить домой, но я отказался. С каждым прожитым тут месяцем у родителей укреплялась надежда, что я приеду живой. Я понимал, что это ложная уверенность. Тут можно погибнуть в любой момент. Время, которое я провел тут, не имеет никакого значения. Мне было трудно эмоционально восстанавливаться после звонков.

А силы были сейчас нужны, чтобы быть бдительным и выжить.

Мне не терпелось попасть на передок, и я не стал засиживаться в Клиновом. При первой возможности я попрощался со всеми и стартанул вместе со старшиной «Мамаем» в Зайцево. «Бас» задержался по своим делам, и я поехал один. Чем ближе мы приближались к Бахмуту, тем сильнее становился шум контрбатарейной борьбы. Канонада и ее интенсивность нарастали по мере приближения, как и стук сердца в груди, вместе с концентрацией адреналина. Сотрудники компании часто не возвращались после ранения, и я точно знал, что народ делал ставки, вернусь я или нет. Это придавало спортивной злости, и мне хотелось сказать им: «Не ждали, а я вернулся!». Первым я встретил заместителя командира взвода, «Птицу», и, конечно, не стал ему ничего говорить.

— А ты чего в Россию не поехал лечиться?

— Дела еще остались, — коротко ответил я, чтобы не объяснять, что трудно было бы жить, если бы я дал заднюю.

Назад в Бахмут

— Привет, бездельник! — радостно встретил меня командир.

— Здравия желаю, — поздоровался я и пожал его крепкую руку. — Какие будут приказания?

— Рад, что ты вернулся «Констебль». «Горбунку» там помощь нужна. Они сильно продвинулись, и фронт растянулся.

Он развернул передо мной карту, и я с огромным удивлением увидел, что наш взвод за двенадцать дней продвинулся на километр в глубь города — почти до Мариупольской улицы. Это был огромный кусок, в четыре раза больше того «валенка», который мы взяли в первые недели.

— Как так? — удивился я.

— Так, — улыбаясь ответил «Крапива». — Давили. Давили.