Шрифт:
Закладка:
В два часа дня полицейский наряд оттеснил толпу и навел порядок на стоянке экипажей. Новый дворец торговли напоминал скорее храм в честь расточительного безумия моды. Он накрывал квартал своей тенью и был его главенствующей высотой. Рану, нанесенную сносом хибары Бурра, так умело замаскировали, что искать, где совсем недавно находилась эта бородавка, было совершенно бессмысленно. Четыре фасада «Дамского Счастья» выходили на четыре разные улицы и занимали квартал целиком, величаво-одинокие в своей недостижимости. На противоположной стороне стоял закрытый «Старый Эльбёф». Бодю поселился в богадельне, и его лавка уподобилась склепу. Ехавшие мимо экипажи не притормаживали, и грязь из-под колес летела на стены, сплошь укрытые афишами и рекламными щитами, ставшими последней лопатой земли, брошенной на могильный холм мелкой торговли уходящей эпохи. В центре немого фасада красовалась громадная светло-желтая афиша, извещавшая об открытии грандиозной распродажи в «Дамском Счастье». Могло показаться, что колосс стыдится темного квартала и питает непреодолимое отвращение к месту своего рождения. Он повернулся к нему спиной, оставив грязь узких улиц на задах и обратив самодовольный взор к шумному, залитому солнцем новому Парижу. Магазин набрал вес, как сказочный людоед, пробивающий макушкой облака. На переднем плане рекламного плаката художник изобразил улицы Десятого Декабря, Мишодьер и Монсиньи, заполненные крошечными черными фигурками людей; они расширялись, уходя в необъятную даль и давая проход покупателям со всего света. Корпуса «Счастья» с черепицей крытых галерей и стеклянными перекрытиями залов были изображены с высоты птичьего полета, а вдали простирался Париж – Париж в миниатюре. Дома рядом с «Дамским Счастьем» напоминали хибары. Печные трубы и даже архитектурные достопримечательности автор плаката только наметил: две улетающие вверх линии – собор Парижской Богоматери, росчерк дугой – Дом инвалидов и чечевичное зерно – совсем потерявшийся Пантеон. Горизонт рассыпа́лся в прах, очертив рамки от холмов Шатийона до обширных сельских угодий, задушенных дымом фабричных труб и символизирующих рабство.
С самого утра толчея на тротуаре усиливалась. Ни один парижский магазин никогда прежде не возбуждал своей рекламой подобного волнения в умах. «Счастье» ежегодно тратило на объявления разного сорта и плакаты шестьсот тысяч франков. Рассылалось четыреста тысяч каталогов, на ткани для образцов тратили больше ста тысяч. Газеты, стены зданий, уши парижан атаковала реклама, она без устали, на манер огромной медной трубы, сообщала всем и каждому об открытии больших базаров. Сам фасад стал живой рекламой роскоши и новизны, он сверкал витринами, манящими разнообразнейшими женскими нарядами, вывесками всех возможных и невозможных форматов – рисованными, гравированными, высеченными на мраморной плитке первого этажа. Листы железа над крышей, выгнутые в форме арок, тоже несли на плоскостях гордое название, выделявшееся на фоне неба. В честь открытия добавили транспаранты и флаги, на каждом этаже вывесили знамена и штандарты с гербами городов, на самом верху, на мачтах, колыхались флаги иностранных держав. Внизу, в витринах, бал правил ослепительно-белый цвет. Слева – комплект приданого и гора простыней, справа – пирамиды носовых платков и занавеси в виде часовни. На двери, между «висельниками» – струящимся полотном коленкора и муслина, – стояли модные картинки из голубоватого картона. Новобрачная и дама в бальном платье из настоящих кружев и шелка сладко улыбались нарисованными лицами. Зевак меньше не становилось, люди приходили и уходили, восторгались, завидовали, и в каждом просыпались желания.
Жгучий интерес к «Дамскому Счастью» подогревал зловещий несчастный случай: весь Париж говорил о пожаре во «Временах года». Бутмон открыл магазин три недели назад, рядом с Оперой. Газетчики радовали читателей подробностями. Пожар начался ночью после взрыва газа, продавщицы бежали из здания в ночных рубашках, Бутмон героически спас пятерых, вынес из огня на руках. Колоссальные убытки будут компенсированы страховкой, публика недоуменно пожимает плечами: «Отличная получилась реклама!» Впрочем, главное внимание все равно привлекало к себе «Дамское Счастье», объявленные им базары будоражили общественное мнение и порождали слухи и версии. Воистину, Муре – баловень фортуны! Париж приветствовал счастливую звезду этого человека, на которого работает даже стихия огня. Его конкурент вынужден закрыться, значит выручка «Счастья» возрастет в разы. Октав ненадолго занервничал, было неприятно соперничать с женщиной, тем более что своей удачей он был до некоторой степени обязан госпоже Дефорж. Ему не нравился финансовый дилетантизм барона Хартмана, вкладывающего деньги в два дела одновременно, но хуже всего было то, что Бутмону первому пришла в голову гениальная идея освятить магазин. Этот весельчак пригласил кюре из церкви Мадлен вместе со всем причтом, и тот совершил обряд, пройдя от отдела шелков до перчаток. Вышло художественно и очень празднично, благословение получили дамские панталоны и корсеты, что не помешало им позднее сгореть дотла вместе с магазином. Впрочем, светская публика очень впечатлилась такой рекламой. Муре возмечтал об архиепископе…
Часы над входом пробили три. В это время в галереях и залах магазина было не меньше ста тысяч посетителей. Улица Десятого Декабря из конца в конец была занята экипажами, в тупике у здания Оперы – в будущем ему придется соединиться с проспектом – тоже не осталось ни одного свободного места. Пролетки соседствовали с роскошными каретами, возницы держались рядом, лошади ржали и трясли головами. Цепочки упряжных мундштуков посверкивали на солнце. Швейцары то и дело выкрикивали номера, экипажи перестраивались, лошади держали строй, все время подъезжали новые коляски, заставляя пешеходов шарахаться в сторону. Между белыми пароходами зданий возникал и поднимался гомон, тротуары полнились народом, людская река несла свои воды по великому городу, овеваемая ласковым и могучим дыханием гиганта.
Графиня де Бов, ее дочь Бланш и мадам Гибаль стояли перед витриной, рассматривая выставку костюмов-полуфабрикатов.
– Взгляните на вон те, полотняные, дорогая! – воскликнула графиня. – Цена просто смешная – девятнадцать франков семьдесят пять сантимов!
Вещи складывали в четырехугольные коробки и перевязывали ленточками так, что видна была только вышивка красными и синими нитками. В углу лежала картинка с изображением роскошной молодой особы, просто принцессы, одетой в уже готовый костюм.
– Больше я бы за него не дала! – ворчливо заметила госпожа Гибаль. – Стоит взять эту вещь в руки, сразу замечаешь: сущая тряпка!
Дамы очень сблизились после того, как подагра усадила графа де Бова в инвалидное кресло. Жена терпела любовницу, предпочитая присматривать за парочкой на своей территории, что позволяло ей красть у мужа (с его молчаливого согласия) небольшие суммы денег. Граф закрывал глаза на одно, графиня – на другое. Услуга за услугу!
– Идемте же, – решительно призвала мадам Гибаль. – Нужно осмотреть эту их выставку… Зять уговорился с вами о встрече?
Госпожа де Бов не ответила – она смотрела на экипажи, доставлявшие к «Счастью» все новых посетительниц, – и Бланш сказала:
– Поль пообещал зайти за нами после четырех, когда освободится в министерстве. Мы будем ждать его в читальном салоне.
Бланш и Валаньоск обвенчались около месяца назад, провели три недели на юге, после чего молодожен вернулся на службу. Бланш пополнела и стала похожа на мать.
– Там госпожа Дефорж! – воскликнула графиня, кивнув на остановившуюся у тротуара карету.
– Не могу поверить! – хмыкнула мадам Гибаль. – Я полагала, что она все еще носит траур по «Временам года».
Госпожа де Бов не ошиблась. Анриетта заметила дам и пошла к ним, скрывая
