И мне стало больно за народ... Сталин валил вину на народ в то время, как он сам был кругом виноват. Даже при том оружии, которое у нас имелось, можно было бы лучше подготовиться и достойно встретить врага на советских границах...

Я думаю, что, если бы, к примеру, Сталин умер перед войной, в 1939 году, мы успели бы все привести в движение и были бы подготовлены к войне технически и материально значительно лучше.

Трудно было бы справиться с потерей кадров, потому что кадры растут медленно, но при достаточном количестве вооружения и эти неопытные кадры, которые по вине Сталина оказались в руководстве армией, лучше бы справились с положением, когда Гитлер на нас напал».

События тех дней развивались так.

27 июня Сталин приехал в Кремль к четырем часам дня. Около трех ночи уехал на дачу.

28 июня появился только в восьмом часу вечера. Принял довольно много посетителей. Последние — Берия и Микоян — ушли от него около часа ночи.

А на следующий день, 29 июня, вождь вообще не приехал в Кремль. Не появился он и 30 июня. Страницы «Журнала записи лиц, принятых И.В. Сталиным» пусты. А сталинские секретари отличались редкой пунктуальностью.

«Сталин переживал тогда, — рассказывал на старости лет Молотов поэту Феликсу Чуеву. — Дня два-три он не показывался, на даче находился. Он переживал, безусловно, был немножко подавлен».

Сам Сталин однажды сказал, что ночь на 30 июня была самой тяжелой в жизни. Похоже, после падения Минска и разгрома Западного фронта Сталина охватил ужас. Вероятно, впервые за многие годы он ощутил полное бессилие. Его приказы не исполнялись. Наркомат обороны и Генеральный штаб потеряли управление фронтами. Войска отступали, часто беспорядочно, остановить их не удавалось.

30 июня главный интендант Красной армии генерал-лейтенант интендантской службы Андрей Васильевич Хрулев доложил начальнику Генштаба Жукову:

«Дело организации службы тыла действующей армии находится в исключительно тяжелом положении. Ни я, как главный интендант, ни управление тыла и снабжения на сегодняшний день не имеем никаких данных по обеспечению фронтов... Подвоза также нет, так как главное интендантское управление не имеет данных, куда и сколько нужно и можно завозить».

Жуков ответил Хрулеву:

— Я вам ничего не могу сказать, так как никакой связи с войсками у нас не имеется и мы не знаем, что требуется войскам...

Дальневосточный фронт получил приказ немедленно отправить на Запад весь запас вооружения и боеприпасов. Начальник штаба фронта генерал-лейтенант Иван Васильевич Смородинов возмутился:

— Какой дурак отбирает оружие у одного фронта для другого? Мы же не тыловой округ, мы в любую минуту можем вступить в бой.

Командующий фронтом генерал армии Иосиф Родионович Апанасенко не стал даже слушать своих штабистов, вспоминает генерал Петр Григоренко. Лицо Апанасенко налилось кровью, он рыкнул:

— Да вы что? Там разгром. Вы поймите, разгром! А мы будем что-то свое частное доказывать? Немедленно начать отгрузку. Мобилизовать весь железнодорожный подвижной состав. Грузить день и ночь. Доносить о погрузке и отправке каждого эшелона мне лично...

Стремительное наступление немцев создавало ощущение полной и непоправимой катастрофы.

Смертельно боялись немецких парашютистов, хотя боевое десантирование командованием вермахта практически не использовалось, и все сообщения о немецких парашютистах были порождением слепого страха.

Статьи в прессе о диверсантах, переодетых в советскую военную форму, были нацелены на усиление бдительности, а в реальности способствовали слухам и панике. Иногда расстреливали невинных людей, приняв их за диверсантов.

При стрельбе зенитной артиллерии снарядами старого образца в воздухе образовывались белые облачка, которые в горячке боя принимали за раскрывшиеся парашюты.

Начальнику Главного управления противовоздушной обороны генералу Воронову постоянно докладывали об обнаружении вражеского десанта. Однажды сообщили, что в направлении города Владимира летят вражеские дирижабли, чтобы высадить крупный десант. Офицеры ПВО помчались оцеплять район десантирования, да выяснилось, что ни дирижаблей, ни парашютистов не было и быть не могло. Необычного вида кучевые облака приняли за дирижабли, и началась паника...

Немцы еще были далеко, а страх перед ними охватил и московское руководство. Сидевшие в столице партийные руководители ждали появления немецких парашютистов в Москве и не надеялись на армию.

27 июня бюро Московского горкома и обкома партии приняли совместное постановление:

«В соответствии с указанием ЦК ВКП(б) и СНК СССР объединенное бюро МК и МГК ВКП(б) постановляет:

1. В районах г. Москвы, районах и городах Московской области создать для борьбы с парашютными десантами и диверсантами противника истребительные батальоны, по одному батальону в каждом районе.

2. Обязать первых секретарей ГК и РК ВКП(б) в трехдневный срок отобрать из проверенного партийного, комсомольского и советского актива, способного владеть оружием, бойцов для укомплектования истребительных батальонов...»

Нам не дано узнать, о чем, оставшись на даче один, размышлял в те последние июньские дни Сталин. Наверное, будущее рисовалось ему в самых мрачных тонах. Что он мог предположить? Если Красная армия не выдержит, немцы возьмут его в плен. Или его собственные генералы арестуют генсека и выдадут Гитлеру в обмен на сепаратный мир... Вождь боялся своих генералов, не верил им, считал, что среди них полно скрытых врагов, способных предать его в любую минуту.

Во всяком случае, Сталин выпустил из рук нити управления страной. Он никого не принимал и никому не звонил. Два дня его словно не существовало. А в стране и тем более в вооруженных силах ничего не решалось без его приказа. Он сам создал такую систему, где все и вся подчинялись ему одному. Без него ни нарком обороны Тимошенко, ни начальник Генштаба не смели ничего предпринять.

Члены политбюро растерялись: как действовать в условиях войны? А наступающий вермахт перемалывал советские дивизии. Линия фронта быстро отодвигалась на Восток.

В последний день июня в кремлевском кабинете Молотова собрались встревоженные члены политбюро — Берия, Маленков, Ворошилов, Микоян, Вознесенский. Они вернулись с ближней дачи совершенно расстроенные и не знали, что предпринять. Как управлять государством, когда немцы наступают, Красная армия не может их остановить, а Сталин пребывает в подавленном состоянии?

Вот тогда, вечером 30 июня, энергичный Лаврентий Павлович Берия с его быстрым умом и необузданным темпераментом предложил создать чрезвычайный орган управления — Государственный комитет обороны и передать ему все права ЦК партии, правительства и Верховного Совета. Единый центр власти будет управлять и армией, и промышленностью, и всей жизнью страны.

Члены политбюро согласились. Сразу возник следующий вопрос — кто станет во главе ГКО? Ответ напрашивался — разумеется, Сталин. Возникла идея тут же вновь