верните,

как непристойное, для вас.

Вино сивухой не зовите —

И пейте обиходный квас[208].

Тонька

24–26 авг. 46 Париж[209]

Обоснование:

Из письма656:

«Я не развила мысли о твоих

гениальных любовных гимнах —

„лодочка“. Они именно гениальны».

Из открытки657:

«„Петушков“ не принимаю всерьез…

За „Петушков“ грожу пальцем».

Из другого письма:

«Я органически не переношу дву-

смысленностей… Я не выношу ни-

чего, что бы хоть как-то сопри-

касалось с понятием о разврате».

(и как он узнал эти «выдержки»?!..)

Помета:

В сравнении с _о_т_к_р_о_в_е_н_н_о_й_ «лодочкой», — «Петухи» прикрыты в меру (знает!!!), требуемую искусством, и могут быть напечатаны. «Лодочка», пусть даже и «гениальная» (а, ведь, он прав, Тонька!), — ни в каком случае!

Тонька — удостоверяю подлинность — Ш.

Ну, до чего же я-зва!..

Тонька — мальчуган, и потому на «вы» (для пущей язвительности — «вы»-то!)

Т.

И не О. А., а — Ольке-рОвне. Она была глу-пая, _т_о_г_д_а… когда писала письмо?..

Тоничка посылал — он и просит. И — настойчиво, — такой упрямый, в достижениях и порывах, до… «пылающей головы». И какой же знаток латыни! Ш. должен давно бы забыть!..

Последнее примечание Ш.: по-моему, не надо возвращать Тоньке, а то еще напечатает, — неуемный.

148

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ

УВЕНЧАНИЕ ЛЮБВИ

Она рвалась к любви небесной

От темных мук земной любви,

Томилась прелестью телесной,

Но побеждала бунт крови.

Бессильны были все попытки

Дорожку в рай ей показать,

Но не избавила от пытки

Сама святая благодать.

Головоломную проблему,

Как отыскать спокойный рейд

И подобрать ключи к эдему —

Ей разрешил жидочек Фрейд.

Он доказал, что есть рефлексы,

И вот от них-то бунт в крови,

Но можно разрядить комплексы

Одним усилием в любви.

Любя свою мечту безумно,

Признав, что прав волшебник Фрейд,

Решила действовать разумно —

И обрела спокойный рейд.

На рейде якорь опустила,

Сказав прости святой мечте,

Флажок на мачте опустила

И стала жить, как все — те, те…

И идеал любить небесно —

Покинут и, в забвеньи, пал?

Нет, обретаются совместно

И тот, и этот идеал.

Душа-душой… но есть же тело!

Об этом долго говорить…

Душе до тела есть ли дело?

Ее призвание — парить.

Уступку сделав правде Фрейда,

Храня незримо свой полет,

Она порой взлетает с рейда,

Светла, чиста, как горный лед.

На рейде все благополучно, —

Опущен якорь, дремлет флаг…

Как в нашем мире все созвучно!

Как много в жизни тайных благ!..

1. IX.46

Париж

Надеюсь, что хоть _э_т_о_ — стихи! — «не соприкасается с понятием о разврате»?!..

И. Ш.

В зависимости от содержания твоего ответа — на _в_с_е, я пошлю свое _п_о_с_л_е_д_н_е_е_ письмо. Я все пересмотрел, все учел, и, как ни тяжело мне, я обязан принять и исполнить уже почти решенное, уже высказанное в письме. Письмо ожидает отправки. Ни на что нет у меня сил отвечать. «Груши» во мне ничего не вызвали. Листва — хорошо. Да груши — самый неблагодарный предмет для художника naturemorte.

Сегодня сниму все твои картинки, — выцветают, писала ты. Сложу в папку, сохранны будут.

Спасибо. Да, «груши» неудачны (тяжелые «бутылки») и даже отражение листа на щечке правой груши — совершенно как мазок, а не рефлекс. Очевидная спешка, — и потому такая явная неудача.

Ш.

Поверь, — пишу бесстрастно, с этим (оценкой) я никогда не шучу, и мое «настроение» тут непричастно.

149

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

2. IX.46 11 ч. 45 ночи

Безнадежно-бессильно сокрушаюсь, Оля, что послал тебе сегодня, в 5 ч. дня письмо со стихотворением «Увенчание любви». Но… не вернешь, депешу — не дерзаю, — воротить. Да, порыв… _н_е_д_о_л_ж_н_ы_й. Знаю: ты страдаешь _с_в_о_и_м, а над страданием не смеются. Это непростительный мой грех. Я сознал его. Сожги эту злую и скверную шутку. Это — боль крикнула во мне, а я не задушил ее… _В_с_е_ силой сердца и совести постигнув, истираю: не было от меня тебе издевки: это — от всего во мне больного, злого, все превозмогшего. Видит Бог: каюсь, целуя твои руки, твои чистые глаза, мученица… Прости. Если можешь. Нет, я не пошлю тебе последнего письма, — да укрепит меня Господь во свете, да просветится мрак мой… да смилуется надо мною и пожалеет!.. Мне очень… непереносно. Только Он видит. Я изнемогаю. Можешь? — _з_а_ч_е_р_к_н_и. Те, первые, — от Тоньки… Там — правда. В стихах нет ничего развратного. Все — от многого: уколов и укоров, и угрозы: «м. б. _т_р_е_щ_и_н_а!» — твои слова в последних письмах. Все это накопилось и — взорвало. Мои нервы измотаны. Сил нет.

Вот, случайно, узнал только что. Раз 4–5 в 1945–46 январь бывал у меня советский офицер, фронтовик658. Очень культурный. Два высших училища, филолог между прочим. Очень религиозен. Церковник. Всю войну прошел. Всю Россию видел. Талант, умница. 37 л. Сибиряк. (Все пишу только тебе, помни!) Знает и современную и классическую литературу — нашу и европейскую. Сам — писатель (пока критические этюды, очерки). Друг (был) Нестерова. Я тебе писал о нем. Как — в побывку в Москве — был в Румянцевском музее. Ему показали роскошное издание — «Похороны Патриарха Сергия». Сказали — не увидите нигде: это — товар экспортный. Так вот, он все видел. Самое — последнее. Здесь он был «выпускающим» «Вести с Родины» (все по [телефону] из Москвы) — для Запада, эмиграции. Оттуда берут советские подвывалы и зазывалы, коими ты питаешься. Он знает всю правду о Церкви. И обо _в_с_е_м. Меня он особенно чтит, узнал до войны по старым книгам, и на фронте, захватывая русские города у немцев, находя в разбитых библиотеках книги. Чего не хватало, здесь доставал у русских библиофилов, платя щедро. Сказал мне все обо мне: «Для всей России, но _н_е_ _т_е_п_е_р_ь… Вы, вообще, неприемлемы: по Вашим книгам воссоздают нашу Россию. А учат ее _з_а_б_ы_т_ь». Все уступки — случайны, вынуждены… — и уже отбираются. (Показал No «Литературной газеты» с речью председателя всесоюзного Союза писателей659.) Это был последний его приход ко мне: в конце января. Каждый день ([праздники] его видел М[еркулов]