врагами как признание вины, так что он по-прежнему занимал кресло дожа, из чего его семейство продолжало тайком извлекать значительные выгоды. Его обвинитель тем временем постепенно отходил от политической жизни, пользуясь уважением многих, но не имея друзей; он был прекрасным примером самой неприятной породы реформаторов – тех, кто начинает с общественно значимого дела, искренне им занимается, затем достигает такой славы и всеобщего восхищения, что позволяет им вскружить себе голову, и, наконец, начинает рассматривать свою некогда священную цель лишь как средство для самовосхваления.

У Дзено, правда, случился еще один, последний повод испытать удовлетворение – когда из Феррары пришла весть, что Джорджио Корнаро погиб от руки неизвестного убийцы. Был ли Дзено в этом замешан, установить так и не удалось, но это кажется маловероятным. Корнаро был негодяем, наверняка имевшим много врагов; каким бы невыносимым ни был Дзено, трудно представить, чтобы он опустился до убийства. В то же время он был фанатичным приверженцем справедливости, которую частенько интерпретировал в свойственной только ему манере. Независимо от того, виновен он был или нет, мы легко можем представить себе легкую торжествующую улыбку, которую вызвало у него это известие.

За четыре дня до того, как на Раньеро Дзено напали у Дворца дожей, в Мантуе умер герцог Винченцо Гонзага. Скончался он мирно, в своей постели, однако его смерть привела к короткой и ожесточенной войне, которая наверняка вызвала у правителей Венеции гораздо больше настоящих тревог, чем любые обвинения, выдвинутые Дзено. Как это часто бывает, когда умирает государь, не оставивший потомства, поводом для войны стало наследование трона. Винченцо назначил наследником двоюродного брата Шарля де Невера; однако Испания, уже глубоко втянутая в Тридцатилетнюю войну с Францией и полная решимости не позволить французскому князю завладеть важным итальянским герцогством, поддерживала (на гораздо более шатких генеалогических основаниях) своего претендента на трон в лице герцога Гвасталлы. В этом уже были задатки опасного противостояния, однако обстановку еще больше усложнил тот факт, что герцог Винченцо владел столь же стратегически важным маркграфством Монферрат, обширная и несколько бесформенная территория которого занимала долину в верхнем течении По к востоку и югу от Турина. Заполучить эти земли жаждал герцог Савойи Карл Эммануил, однако Винченцо, чтобы оставить обе территории под управлением одного государя, в качестве меры предосторожности выдал свою племянницу Марию, наследницу Монферрата, за сына герцога де Невера Шарля, графа Ретеля.

Внешняя политика Венеции в то время основывалась на двух принципах: сохранение мира в Италии и ограничение, где только возможно, власти Испании и Священной Римской империи. Венеция имела общую границу с Мантуей и меньше всего желала получить у себя под носом испанское или римское государство-марионетку. Республика без колебаний поддержала де Невера и 8 апреля 1629 г. вместе с Францией, Мантуей и папой римским подписала шестилетний договор о взаимной обороне, обязавшись в случае необходимости предоставить 12 000 пехотинцев и 1200 всадников. Правда, к тому времени война уже началась: испанский губернатор Милана и герцог Савойский совместно заняли Монферрат; в ответ французы в поддержку де Невера тоже перешли границу и заняли город Суза. Однако лишь в августе появление войск империи в Вальтеллине ясно дало понять, что участие Венеции больше нельзя откладывать. Пока эти войска продвигались на юг, из Венеции в Мантую хлынули деньги, войска, оружие и снаряжение; по некоторым подсчетам, к марту 1630 г. Венеция потратила 658 000 дукатов, чтобы помочь герцогу удержать трон.

Однако этого оказалось недостаточно. 25 мая 1630 г. плохо организованное и неумело управляемое войско венецианцев, мантуанцев и немногочисленных французов было разбито при Валеджо и понесло серьезные потери (впоследствии венецианский проведитор Заккария Сагредо был обвинен в неисполнении служебных обязанностей и приговорен к десяти годам тюрьмы), а 18 июля, после почти десятимесячной осады, Мантуя в конце концов сдалась имперским войскам и подверглась разграблению. И все же, как это ни удивительно, даже когда завоеватели вошли в измученный голодом и чумой город, французы в каких-то 200 милях к западу одерживали победу в войне. В конце марта в Савойю вошло новое французское войско под командованием самого Ришельё, сменившего кардинальскую шапку на шлем с плюмажем и спрятавшего нагрудный крест под кирасой. Савойская армия была разбита у Вельяны, а 6 апреля 1631 г. в пьемонтском городе Кераско подписали мирный договор. По его условиям император Фердинанд соглашался отдать де Неверу Мантую и Монферрат, а де Невер, в свою очередь, уступал часть Монферрата герцогу Савойскому.

Итак, в конечном итоге Мантуя была спасена – вернее, то, что от нее осталось, ибо, когда де Невер вернулся туда 20 сентября, чтобы восстановить владение городом, он въехал в город-призрак: ценности и предметы искусства разграблены, красота города уничтожена, население сократилось на три четверти меньше чем за год. У выживших было лишь одно утешение: чума, причинив максимум вреда в городе, передалась и немецким захватчикам, относительно малое число которых вернулись домой живыми.

Увы, на этом чума не остановилась. Пройдя по Ломбардии и оставив за собой гораздо более широкий след бедствий и опустошения, чем любая армия варваров, она добралась до Венеции через месяц после падения Мантуи; через шестнадцать месяцев в одном только городе, еще не до конца оправившемся после ее предыдущего визита, она унесла жизни 46 490 человек. Согласно хроникам, в 1633 г. численность населения Венеции упала до 102 243 человек – ниже, чем когда-либо в XV столетии. К тому времени начались работы над зданием, которому суждено стать одной из самых известных достопримечательностей города. Сразу после чумы 1575 г. венецианцы построили церковь Иль Реденторе, поэтому в 1630 г. они решили возвести (скорее как молитву об избавлении, чем в знак благодарности) еще более великолепное здание на месте старой церкви делла Тринита в устье Гранд-канала. Новую церковь посвятили Деве Марии и назвали Санта-Мария делла Салюте[338]. Был объявлен конкурс, и из одиннадцати проектов, которые сочли достойными серьезного рассмотрения, победителем стал проект молодого 32-летнего венецианского архитектора Бальдассаре Лонгены. Дож Николо Контарини, сменивший Джованни Корнаро в 1620 г., должен был заложить краеугольный камень на праздник Вознесения в 1631 г., однако церемонию отложили на неделю в надежде, что дож оправится от недомогания (это была не чума, хотя она и продолжала уносить по нескольку жизней в день), которое мучило его уже некоторое время. 1 апреля ему все еще не стало лучше, однако он заставил себя подняться из постели и провел церемонию; в семь часов утра следующего дня он умер.

По иронии судьбы первым событием в строительстве делла Салюте, как обычно называют эту церковь, стала смерть дожа; но даже сам Лонгена, хоть и