человек девятнадцатого столетия. Вы жалеете о старых формах выборного правления, их призраки еще до сих пор волнуют умы, – все эти палаты народных представителей, парламенты и прочая дребедень девятнадцатого века. Вас ужасают наши Города Наслаждений. Я много думал об этом, но мне все некогда заняться этим вопросом. Вы думаете, что знаете больше нас. Народ обезумел от зависти, он вполне согласен с вами. Ведь на улицах уже требуют разрушения Городов Наслаждений. А ведь эти города являются как бы очистительным органом государства. Из года в год вбирают они в себя все отбросы, все, что только есть слабого и порочного, ленивого и похотливого во всем мире, для приятного уничтожения. Эти бездельники посещают их, наслаждаются и умирают, не оставляя потомства. Красивые, порочные женщины умирают бездетными, и это на пользу человечеству. Если бы народ был умнее, он не завидовал бы богатым развратникам. Вы хотите освободить безмозглых рабочих, которых мы обратили в рабство, и попытаться сделать для них жизнь легкой и приятной. Но они не заслуживают лучшей участи – они больше ни на что не годны. – Он улыбнулся снисходительно, что рассердило Грэхэма. – Вы хотите учить нас. Я знаю ваши дни. В дни юности я читал вашего Шелли и мечтал о свободе. Но я пришел к заключению, что свободу дает только мудрость и самообладание, свобода внутри, а не вне нас. Она зависит от самого человека. Предположим невозможное: что эта разнузданная толпа безумцев в синем одолеет нас, – что тогда? Все равно найдутся другие господа. Раз есть овцы, будут и волки. Произойдет только задержка в развитии лет на сто. Неизбежно снова возникнет аристократия. Несмотря на все безумства, в конце концов явится сверхчеловек. Пусть они восстают, пусть победят и уничтожат меня и таких, как я, – появятся новые владыки. Только и всего.

– Странно, – прошептал Грэхэм.

Он стоял, потупив глаза.

– Я должен видеть все это собственными глазами, – сказал он наконец тоном, не допускающим возражений. – Только тогда смогу я понять. Я должен как следует ознакомиться. Именно это я и хотел сказать вам, Острог. Я не хочу быть правителем Городов Наслаждений; это не для меня. Достаточно я потратил времени, занимаясь полетами и другими развлечениями. Я должен иметь понятие о вашей общественной жизни. Тогда я смогу во всем разобраться. Я хочу знать, как живет простой народ, рабочие главным образом, как он работает, женится, растит детей, умирает…

– Вы можете узнать это у наших романистов, – сказал с озабоченным видом Острог.

– Я хочу изучать настоящую жизнь, – перебил его Грэхэм, – а не романы.

– Это довольно трудно, – ответил Острог и задумался. – Быть может…

– Я не ожидал…

– Подумаю… Что ж, это возможно. Вы хотите проехаться по городским путям и посмотреть на простой народ?

Вдруг он принял какое-то решение.

– Вам необходимо переодеться, – сказал он. – Город еще не успокоился, и открытое появление ваше может вызвать волнение. Желание ваше пройтись по городу кажется мне… а впрочем, если вы настаиваете… Это вполне возможно. Только едва ли вы увидите что-либо интересное. Впрочем, вы Правитель Земли. Если хотите, отправляйтесь с утра. Костюм для прогулки может приготовить Асано. Он и пойдет с вами. В конце концов, это недурная мысль.

– Что вы еще хотели сообщить мне? – насторожился Грэхэм.

– О, решительно ничего. Полагаю, что вы можете доверить на время вашего отсутствия все дела мне, – сказал, улыбаясь, Острог. – Если даже мы и расходимся…

Грэхэм устремил на него проницательный взгляд.

– Вы не ожидаете никаких осложнений? – спросил он неожиданно.

– Никаких.

– Я все думаю об этих неграх-полицейских. Я не верю, чтобы народ замышлял что-нибудь против меня, я ведь как-никак Правитель Земли. Я не хочу, чтобы в Лондон вызывали африканскую полицию. Быть может, это устарелый взгляд, предрассудок, но я придерживаюсь определенного мнения о европейцах и о порабощенных народах. Даже в Париж…

Острог стоял, наблюдая за ним из-под нахмуренных бровей.

– Я не собираюсь вызывать негров в Париж, – сказал он вполголоса. – Но если…

– Вы не должны вызывать в Лондон африканскую полицию, что бы ни случилось, – сказал Грэхэм. – Этого я не допущу.

Острог ничего не ответил и почтительно склонился.

Глава XX

На городских путях

В ту же ночь, переодетый в костюм низшего служащего Управления Ветряных Двигателей, в сопровождении одного только Асано, в синей форме Рабочей Компании, Грэхэм отправился в город, где несколько дней назад он бродил в темноте, никем не узнанный. Теперь город был залит светом и кипел жизнью. Несмотря на недавнюю революцию и всеобщее недовольство, несмотря на глухое брожение в народе, предвещавшее новое, еще более грозное восстание, люди были заняты разнообразными коммерческими делами.

Хотя Грэхэм уже ознакомился с размахом дел в новом веке, то, что он увидел, поразило и ошеломило его. Его захлестнул бурный поток новых впечатлений.

Впервые за эти дни он так близко соприкоснулся с народом. Грэхэму было ясно, что хотя он и заглядывал в театры и на рынки, все же до сих пор ему приходилось вращаться лишь в замкнутом кругу высшего общества и высокий сан изолировал его от народа. Теперь же он увидел город, кипящий вечерней сутолокой, город, живущий своей обычной, будничной жизнью.

Сначала они попали на улицу, где бежавшие им навстречу пути были забиты людьми в синей форме. По-видимому, это была какая-то процессия, хотя было странно, что все ее участники сидели. Они держали знамена из грубой красной материи с косо намалеванным лозунгом «Долой разоружение!». Орфография была самая фантастическая.

«Зачем хотят нас разоружать?.. Долой разоружение!» – читал Грэхэм на знаменах.

Целый лес знамен пронесся мимо него под пение революционного гимна и оглушительные звуки каких-то странных инструментов.

– Все они должны быть на работе, – сказал Асано. – Последние два дня они или ничего не ели, или добывали еду воровством.

Асано свернул в сторону, чтобы не попасть в толпу, глазевшую на траурную процессию из больницы к кладбищу, – похороны жертв первой революции.

В эту ночь почти никто не спал, все высыпали на улицу. Грэхэма окружала возбужденная, постоянно менявшаяся толпа; его оглушили эти крики и возгласы недовольства, доказывавшие, что социальная борьба только еще начинается. Черные полотнища и причудливые украшения свидетельствовали, что популярность его по-прежнему огромна. Повсюду он слышал грубый жаргон простонародья, незнакомого с фонографами. Атмосфера, казалось, была насыщена горячим недовольством по поводу разоружения, о чем он даже не подозревал в апартаментах Управления Ветряных Двигателей. Он решил, что немедленно по возвращении должен поговорить обо всем этом с Острогом более решительно, чем раньше. В течение всей ночи, даже