Буквально пару дней назад тут отступали «Лэнд» и «Нежеля». Только тогда по ним мочили пулеметы и автоматы. Перекресток, который нам нужно было пересечь, был больше похож на поверхность луны. Воронки разного диаметра и глубины покрывали его насколько хватало взгляда. Украинские минометы перепахали его с удивительной методичностью и точностью.

— Смотри, — сказал «Бас» и показал мне рукой на две раздутые туши. — Собак поубивало.

— Не, это не собаки. Свиней задвухсотило. Больше даже на диких кабанов похожи.

— На их месте могли быть мы, — заметил и улыбнулся Серега, не потеряв способности шутить.

— Нам больше повезло, чем поросятам, — поддержал его шутку я. — Давай. Ты первый!

Мы по очереди перебежали «открытку» и углубились в посадку, не менее прореженную минометами. Природа страдала от войны, еще больше, чем люди. Искореженные и разбитые в щепки стволы деревьев, торчащие в разные стороны, перепаханная земля, полностью изменившая свой ландшафт, напичканная боеприпасами и обильно политая кровью.

— Интересно, через сколько лет тут деревья вырастут?

— Так еще ничего не закончилось, — скептически заметил «Бас».

И как будто в подтверждение его слов по позициям соседней «Пятерки», которым доставалось еще больше, чем нам, стали работать «сто двадцатые» минометы. Пронзительные, режущие уши свист и разрывы заглушили последние слова Сереги. Под эти звуки и мысли о том, что сейчас там ребятам несладко, мы пробирались вдоль посадки. Отдохнув в подвале, в котором подкоптили львовских правосеков, и пообщавшись с пацанами, которые находились там в резерве, мы выдвинулись дальше.

— Видишь, пацанам меньше месяца осталось до конца контракта. Сегодня двадцать второе февраля, а им семнадцатого марта домой. И у каждого уже по два-три ранения. А у меня только второе.

— И у меня первое, — заметил «Бас».

— Мы с тобой, можно сказать, везунчики. Лечиться теперь поедем.

— Да и ранение вроде легкое, раз бегаю как сайгак.

Вернувшись на «Аид», мы встретили там расстроенного нашим ранением «Горбунка». Ранение двух командиров — это серьезная потеря для взвода, которая создает множество неудобств.

— Вот, видишь, тебя ругал, что ты по передку лазишь, а попал сам.

— Бывает. Это же война. Идите к медикам, и так, много времени уже ползаете раненными.

— «Абакана» или «Айболита» можно вместо меня подтянуть, пока меня не будет. Я думаю, что недолго лечиться буду.

— Хорошо, — коротко ответил «Горбунок» и стал отвечать кому-то по рации.

— Давайте скорее назад, — обратился он вновь к нам.

— А что там за история с БМП? — вдруг вспомнил я, что хотел узнать подробности.

— Да, мы с утра здорово продвинулись, на целый квартал. Эта тактика на удивление отлично работает, когда беспрерывно долбишь по ним из РПГ и всего остального. Они как-то нервничать сильно начинают. И отступают резвее, — поделился он своими наблюдениями. — И вот эти на БМП выкатились прямо к нам на территорию, не понимая, что мы ее уже заняли и в наглую, прикинь, стоят у наших домов и стреляют. Ну и ребята там выскочили и прямо в борт ей залепили два снаряда с семидесяти метров и разнесли эту мотолыгу в хлам. Командир сказал бойцу, лично шеврон вручит.

— Шеврон от командира получить — это большая честь.

В Бахмуте несколько наших групп продолжали штурмовать Кирпичный переулок, в который упиралось голенище «валенка», и Володя, попрощавшись с нами, вернулся к своей работе. Теперь ему какое-то время придется координировать и штурмовиков, и группы эвакуации, и своих «тяжей» с артиллерией. Вся власть и все ниточки управления боем сосредоточились в одних умелых руках. С одной стороны, это давало определенную оперативность и полное видение картины, но, с другой стороны, спать ему теперь придется еще меньше.

— Ты меня поэтому не хотел брать с собой? — подошел ко мне журналист, которого звали Саня.

— Конечно! Зачем тебе эти риски? Это не твоя работа.

— Я журналист! А хороший журналист в войну — это тот, кто двигается вместе со штурмовиками. Так в любую войну было. Самые известные журналисты — это те, кто в окопах на передке.

— Я тебя понимаю и уважаю за это, но мне такую ответственность тяжело тащить, — ответил я и улыбнулся с перекошенным замотанным лицом. — Грубо говоря, четыреста метров до передовой. Там мины, стрелкотня — у вас ни оружия, ничего, и вы привлекательные мишени. Взял бы я тебя сегодня, и мы бы сейчас в лучшем случае вместе ехали в госпиталь. В худшем — нас бы там всех положили. А это что?

— Что?

— Вызывай группу эвакуации, подвергай опасности людей. Вам работать можно, когда есть возможность. Ты уж прости, Санек.

— Ладно. Давай только я с тобой интервью запишу небольшое. Вот вчера разговаривал с тобой, и ты был целым, а сегодня ты уже раненный. Классно получится. И камеру, кстати, мою отдай, — напомнил он мне.

Госпиталь

По дороге в госпиталь мы заехали в штаб, и я показал «Птице» и командиру, где нами были обнаружены останки бойца и его автомат.

— Ладно, «Констебль», после госпиталя возвращайся во взвод. В другие подразделения не иди, — сказал мне командир.

— Обижаешь. Я часть взвода. Можете даже не сомневаться, не подведу.

— «Нежеля», к сожалению, умер. Мужественно ушел, — с грустью добавил «Крапива».

Мы оставили всю свою экипировку в штабе, попросили, чтобы пацаны сберегли ее до нашего возвращения, и выдвинулись в госпиталь, который находился в Луганске. Стала болеть голова, и появилось головокружение. Я периодически трогал край осколка, который торчал из височной кости, и думал о том, что мог легко остаться одноглазым, или в висок и все «двести».

«Сколько еще будет везти?» — задался я вопросом, на который не было ответа.

Пришлось оставить в Зайцево и свою обувь. Я сильно распорол себе один ботинок, пока бегал по руинам. Я пытался найти другие ботинки, но у меня ничего не вышло.

Так как машина уже ждала, да и наши раны давали о себе знать, пришлось ехать в четырех парах носок и тапочках. Ноги мерзли чудовищно. Пока ехали, я рассматривал унылые окрестности и старался справляться с болью, которая распространялась все сильнее. Глаз заплыл, и в голове слышался привычный шум, который у меня обычно начинался после очередной контузии. Мне становилось все хуже и дискомфортнее. Всякий раз, когда у меня болела голова, я ощущал раздражение и бессилие из-за невозможности хорошо соображать.

Госпиталь находился в старом советском здании, как и все, что здесь было. Создавалось такое ощущение, что за время нахождения в составе Украины в городе не смогли построить ничего нового. А уж когда вспыхнула гражданская война между восточной и остальной Украиной, было не до