Шрифт:
Закладка:
[На полях: ] Ванечка, я словами не могу выразить моей благодарности тебе за «Куликово поле»! «Спасибо» — бледнеет перед тем, что во мне!
Я не получила 1 и 2 письма с «Куликовым полем». Пропали? Когда послал?[257]
Я бы хотела поласкать тебя, приголубить, Ванечка. Ты понимаешь, как невыносимо мне это одиночество добровольное. Но оно во имя необходимого, Высшего. Должна вынести! Помолись же! Только тогда я сочту возможным найти себя, свою силу духа, гордость, свободу. Только тогда найду радость! Когда тебе очень захочется моей ласки, прочти, что было раньше, т. к. все это живет во мне, но мне писать так — это значит жечь себя! Понимаешь? Жечь и смиряться. Как трудно мне! Но я должна! Такая, я и тебе ценнее. Я буду тебе писать обо всем. Постараюсь очень часто. Я все та же, вся твоя Оля! И всегда.
154
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
20. II. 42 вечер
Родной мой Ванюрочка,
Отправила сегодня тебе мое заказное, «серьезное» письмо, а вечером пришло твое от 11.II, где должна бы была быть фотография, — но, увы, — ее нет! Ванечка, пришли же еще и прикрепи, чтобы опять не выпала. Я так хочу тебя — Москвича! И еще: пришли же автографы, а то я не могу отдать книги в переплет.
Я в отчаянии, что не дошло 2-х писем No№ 1 и 2 «Куликово поле». Ну, просто ужас! Ванюша, родной, если они пропали, то неужели ты не дошлешь?! Мне стыдно просить тебя, еще раз засаживать за переписку. И не только стыдно, но и мучительно. Господи, хоть бы еще пришли!
Ванечка, я еще мучаюсь, что ты будешь мучиться моим сегодняшним письмом, первым. Ты не волнуйся — как только я _у_в_и_д_е_л_а, как действовать мне, чтобы найти покой, так мне и стало легче. У меня все — душевное. До того как решиться практически, куда и как я направлюсь для «уединения» и «отдыха», я уже и дома буду проводить режим, т. е. много отдыхать. Сегодня я спала до 11 ч. дня и завтракала в постели. Днем отдыхала. И чувствую себя лучше. Я извелась неопределенностью моего положения и отношения со всем меня окружающим. Я должна была все «расчистить». И если мне по трудности обстоятельств жизни нельзя будет дольше остаться вне дома, то я и дома поставлю себя так, что не будет смуты. Я поселюсь у себя в комнате, где закрыты уже все мышиные дыры и буду жить независимо. Постараюсь найти прислугу, чтобы меньше было и дела, и соприкосновений со всем прочим. Но для того, чтобы мне быть спокойной своей совестью, я хочу спокойно, на расстоянии, по возможности объективно всё «рассмотреть». А главное: я верю, что найдя равновесие (в одиночестве это легче) я сумею понять Божие произволение. Я на это уповаю. Молись и ты. Мне очень мучительны были все дни, недели последние, я так страдала. Не думай и не терзай себя, что это из-за твоих писем тех, «потемнение» твое, что ли… нет, голубушка мой, — это должно было бы все равно явиться. Я себя знаю. Я не могу жить, когда у меня что-то не ясно в душе. Я для себя, в душе не смутна, я знаю что во мне, я отвечаю за это, но у меня была спутанная жизнь и я должна все уяснить.
Я перед Богом должна это.
И я потрясена твоим: «мне иногда кажется, что нас разыгрывают злые силы»… Я это часто думала. Я пугалась такой возможности. И это было главным двигателем для того, чтобы начать «разбирать» себя и все.
Я боюсь этих злых сил. Я прошу Бога указать мне. Предоставляю как бы решению _С_в_ы_ш_е. Я подчинюсь. Я говорю: «да будет Воля Твоя»635, прошу только Светлую Волю, устранение возможных «злых сил».
Я не могу всего ясно выразить, почему я мучилась, почему я считаю нужным уехать… Но это родилось во мне и окрепло. Это как-то _п_о_м_и_м_о_ меня явилось.
Для всего моего дальнейшего поведения у меня теперь создалась уже почва и в семье Арнольда и вообще. И создалась правильно. Доктор, человек много видавший и переживший сам (в семейной жизни), меня очень одобрил.
Я не могла бы мириться с жизнью такой, как она тянулась. Ты поймешь меня? Ты разделишь это мое? Верно я чувствую? Я не могу смотреть так, что… погляжу на тебя, «взвешу» что-то и решу: оттолкнуться или нет от «придерживаемого» Арнольда. Я это не тебя передерживаю, но по существу это так бы и было.
Я считаю, что в браке не должно быть мути. И необходимо, независимо ни от чего другого, внести свет в потемки, чтобы увидеть все зияющие углы. Все, что есть и чего нет. Я не могу мириться с «на всякий случай». И если я увижу, что ничего нет, то для моего внутреннего решения (если невозможно и внешнее пока) мне не надо знать, есть ли кто-нибудь, кто подберет меня. Я считаю невозможным тогда так пребывать. Я ничуть не сетую на тебя, говоря так. Ты не мог писать иначе, чувствуя ответственность на себе, с одной стороны, и не будучи уверен в моей сути, — с другой стороны.
Ты, конечно, не видя меня, еще не знаешь меня вполне. Я повторяю, что независимо от тебя и того, захочешь ли ты меня, суждено ли нам быть вместе и т. п., — я должна решить, как мне жить.
Иначе я не смогу уважать себя.
Ты это поймешь? Я к тебе все та же нежность, ласка, любовь, страсть. Я не считаю, не чувствую это грехом. Я уже писала, что не вижу того, что в браке «связано» Богом. Но если я все же что-то «пересматриваю», то это еще для того, чтобы совесть моя меня никогда не упрекнула. Чтобы не дать торжества «злой силы». Чтобы все, от себя зависящее, сделать. И решить.
М. б., я долго прожить должна, прикованной обстоятельствами к Schalkwijk'y вдали от тебя. Но это
