Шрифт:
Закладка:
Но появилась в те прошлые времена и славная песня: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен...» Романтично звучали и звучат Надежда, Лариса, Оля, Вера, Катюша, Наташа. Хотя горько, что после обвала России наташами и катюшами стали звать непутевых российских девушек, ринувшихся за «легким» заработком куда-нибудь в Германию или Турцию.
Казалось бы, мы стали возвращаться к нашему русскому естеству. Но уже в 2000 году читаю в одной газете, что в исконно русском городе Вологде юные папы и мамы продолжают экспериментировать с именами своих любимых чад. Только за год в книге регистрации местного загса появилось 240 разновидностей экзотических имен. Таких, как Афсун и Евника, Элнур и Асмаа, Вивиан и Русала, Даринаи Мелек. А еще — Миледи. Хотя, слава Богу, пока чаще всего родители называют девочек Анастасиями, Екатеринами, Аннами или Мариями, а мальчиков — Александрами, Дмитриями, Никитами, Максимами.
Известно, что в некоторых странах существует разумный обычай давать новорожденному сразу несколько имен, и с годами прививается лишь одно из них, наиболее близкое к тому, как этот человек ощущает себя сам или как воспринимают его другие.
Мое открытие Америки
Христофор Колумб открыл Америку в 1492 году. Но в действительности он не был первым и последним. Мы все по жизни — колумбы.
«Удивительно: шестая часть суши и ни одного поля для гольфа!»
«В Америке работают, если хорошо платят, а у нас в России: если платят — хорошо».
Резонным будет вопрос: нужно ли говорить об Америке и нужно ли снова открывать Америку? Мой ответ: нужно и то, и другое.
Менее чем за столетие эта страна стала самой могущественной, самой богатой в мире, и в новом веке она по-прежнему видит себя только на первых ролях, имея на то веские основания. С Америкой приходится считаться, у Америки приходится учиться, Америку приходится постоянно заново открывать, поскольку она динамично развивается и постоянно меняется. Хочу поэтому рассказать о МОЕМ открытии Америки, причем многократном.
Началось все буквально с открывания американской банки с тушенкой, которую мы стали получать по ленд-лизу из Штатов в разгар Отечественной войны. Я был тогда подростком...
Итак, в очень голодном 42-м году в моем родном городке Петровске я впервые открыл изящную баночку, попробовал кусочек вкуснейшего мяса в нежном желейном обрамлении и сказал себе: вот так Америка! Исследовал затем баночку с яичным порошком: тоже вкусно да сытно!
К тому времени я прочитал почти всего Джека Лондона, что был переведен на русский язык, Фенимора Купера и несколько книг Марка Твена. В первую очередь, разумеется, — приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна. Узнал тогда, как много индейцев было в таинственных горах Аппалачи и как много золота было на неприступном Клондайке. По какой-то книге ставили в школьном театре пьеску, и мой одноклассник с большим куриным пером в голове и с чем-то вроде томагавка в руке обращался ко мне торжественно: «Бледнолицый брат мой, Волька!»
Те книги я очень уважал, но, попробовав американскую тушенку, зауважал ее не меньше. Шла тяжелейшая война, и американские поставки в Россию военной техники, большегрузных грузовиков «студебекер», продовольствия служили важным подспорьем. Страна тогда напрягалась до предела.
На протяжении века Америка дважды крупно помогла нам. Я не говорю здесь о продовольственной помощи голодающей Советской России в 20-х годах и не касаюсь таких эпизодов, как: «Америка России подарила пароход...» Крупными, значимыми были военнопродовольственные поставки 40-х годов по ленд-лизу, о которых сказано выше, и финансово-продовольственная помощь в 90-х годах. Во втором случае речь идет о пресловутых куриных ножках, завоевавших всенародную любовь и в народе же называвшихся ножками Буша. В 40-х нам помогали преодолевать Гитлера, в 90-х — самих себя, свою доморощенную экономику...
Но вернусь в далекие годы моего отрочества.
Я прочитал «Гроздья гнева» Джона Стейнбека и долго оставался под впечатлением этой эпопеи жизни американского Запада 30-х годов. Мне легко представлялись степные просторы этого Запада, очень похожие на наши саратовские просторы. Созвучны нашей жизни были и проблемы американцев — сельскохозяйственных рабочих. Сейчас смешно вспомнить, но в то время мне были непонятны некоторые бытовые стороны жизни этих самых американцев, в частности, то, как мальчишки из семей-переселенцев резвились, раскатывая в длинные серпантины рулоны туалетной бумаги. Я тогда еще не знал, что существуют такие рулоны, мы-то пользовались газеткой...
Про Нью-Йорк читал у Владимира Маяковского, в том числе — про американских русских, про то, как они «вокают по стритам», и про то, что там «с юга на север идут авеню, с востока на запад — стриты». Сравнивал со своим родным заштатным городком, который также, под стать американским городам, раскроен геометрически, по сторонам света, и улицы его — прямые, широкие, как авеню, вот только называются иначе, да и проехать по ним после сильного дождя совсем непросто.
В конце 40-х годов уже студентом читал знаменитую книгу «Одноэтажная Америка», написанную в 30-е годы Ильфом и Петровым. Читал уже после «Двенадцати стульев», и почему-то в моей голове часто возникали сравнения одной книги с другой. Америка ассоциировалась с советским НЭПом, о котором я что-то слышал, а что-то узнал из рассказов Зощенко.
На первых курсах института, привилегированного и откровенно снобистского МГИМО, я с восхищением слушал на студенческих вечерах громыхание доморощенного, но очень лихого джаза, исполнявшего популярные американские хиты. Впервые увидел, как приятель из соседней группы жевал привезенную братом американскую жевательную резинку (меня он угостить не догадался)...
Вновь столкнулся с Америкой осенью 1951 года, когда был принят на работу в договорно-правовое управление МИД СССР.
Время было суровое: полыхала новая, теперь уже «холодная», война, и в ней мы с Америкой были уже не союзники, а непримиримые враги. А началась она почти сразу после разгрома гитлеровской Германии и Японии. Вполне очевидно, что Сталин стремился расширять свой коммунистический фронт в Европе и не мог не нарваться на противодействие. Оно исходило прежде всего от Англии (речь Уинстона Черчилля в Фултоне в 1946 году) и от США (речь Трумэна в Конгрессе 12 марта 1947 года). Сформулированная тогда «Доктрина Трумэна» дала повод обвинить США в том, что они претендуют на роль «мирового полицейского», и Политбюро восприняло ее как объявление «холодной
