второй день, боль стихла, зато появились невероятно пугающие волдыри. Пальцы ног стерлись в мясо. Я подумал, что нарушился слой водоотталкиваюшего жира у меня на ботинках, а когда снял их, жидкость хлынула изнутри. Кровь и гной залили мне гетры, создавая дополнительное трение. Не успев опомниться, я начал стонать, а порой тоненько поскуливал, как пес, который просится домой, но знает, что лаять нельзя.

Единственный мой глаз слезился без остановки, отчего я видел еще хуже обычного. Я насквозь пропотел в шерстяных вещах, которые, отсырев, царапали мне кожу. Разгоряченный, я слишком рано снял меховую шапку, а на второе утро проснулся с болью, разламывающей хрящ левого уха. Тапио объявил, что это обморожение на ранней стадии, но не добавил ни слова, хотя я умолял заверить меня, что ампутация не понадобится.

Первые три дня Тапио вообще говорил очень мало, отвлекаясь от глубоких мыслей, которые его занимали, только чтобы сделать замечание об окружающей местности или предупредить о грозящей опасности. Я предполагал, что он отвлечет меня от моих горестей долгими разглагольствованиями о финской политике, и ждал их, но просчитался. О моей жалкой никчемности Тапио тоже никак не высказывался – не критиковал и не сочувствовал. Видимо, он считал ее недостойной упреков.

Прибрежный паковый лед воплощением надежности не назовешь. Мы двигались по нему по несколько часов подряд, уходили далеко в море, стараясь избегать складок и нагромождений там, где он соприкасался с берегом. Тем не менее то и дело попадались участки, где Тапио останавливался, прищурившись, смотрел по сторонам и твердил, что нам нужно вернуться на берег. Лед он называл множеством слов – как финских, так и на языке коренных народов Арктики, который выучил в предыдущие годы, – а переводить не удосуживался. Моему слезящемуся нетренированному глазу весь лед казался одинаковым. Я понимал, что в общем те слова означают «тонкий».

Маневрирование на суше означало, что нужно сменить обувь и нести лыжи в руках. В какой-то мере это было облегчением. Во время неописуемых страданий этого кошмара наяву мне страшно хотелось использовать ноги естественным, привычным мне способом. В остальном казалось, мы спустились на очередной уровень ада, ведь суша подразумевала каменистый берег, по которому трудно идти продолжительное время, и ледники, тянувшиеся к самому морю. Чтобы преодолеть последние, мы привязали друг к другу веревку и прикрепили шипы к обуви. Крутые подъемы и петли в обход бездонных расселин добавляли к нашему переходу бессчетные километры.

На четвертый или на пятый день я потерял счет времени. Не помню, чтобы я спал, хотя мы, конечно же, спали. При этом я не бодрствовал по-настоящему. Чтобы защититься от физической боли, мой разум принял летаргическую позу зародыша. Я помню, как врезался в спину Тапио и впервые за много часов, а то и за целые дни вылез из темной маслянистой лужи, в которой плавал.

– Спокойно, Свен! – мягко проговорил Тапио. – Мы на месте.

– На каком? – хрипло уточнил я.

– Это мыс Капп-Линне у южной оконечности Ис-фьорда.

В тусклом свете я видел мало, но прищуривался и вытирал глаз, пока не разобрал простор, фактически обволакивающий нас. Казалось, мы взобрались на вершину огромной высоты, гряда облаков невероятным образом повисла под нами, а еще ниже зияла невидимая, неведомая пустота. Разумеется, вершина была лишь форпостом невысоких горных кряжей, а облака – морем. Но пустота есть пустота, и в приступе внезапного головокружения меня качнуло к Тапио.

Тот вытянул руку, чтобы привести меня в равновесие.

– Сядь, дружище. Первое путешествие всегда самое трудное.

– Но разве нам не предстоит пройти еще столько же? Разве на деле второй этап не сложнее первого?

– Думаю, нет, – ответил Тапио. – Если откроешь свой глаз, увидишь айсберги, плывущие по Ис-фьорду. Ты ведь знаешь айсберги? Такие огромные голубые монолиты? Порой холодные?

– И какая в этом разница?

– Плывущие, Свен, плывущие! Канал открыт. Мы приплывем в Лонгйир с шиком, как короли прошлого.

Пока я собирался с силами, чтобы выдать внятную фразу, Тапио уже наполовину спустился по склону, делая большие шаги, ибо гравитация тянула его к берегу.

– Тапио! – хрипло позвал я, но он либо не услышал, либо проигнорировал меня.

20

Сон захватил меня в плен и выпускать категорически отказывался. В какой-то момент я почувствовал рядом с собой Тапио, который показывал ледник или особо интересный айсберг. Но слова его звучали непонятно, а глаз упорно не открывался, и Тапио от меня отошел. До конца жизни буду благодарен рыбакам – предположительно норвежцам, – которые не только откликнулись на наш сигнал, отправив за нами шлюпку, но и поставили низенький стул на свою прагматично-узкую носовую палубу. Не помню, как ехал на шлюпке, ни даже как поднимался по трапу на корабль. Помню лишь восхитительное первородное чувство упавшей с плеч тяжести, когда я сел на стул и застонал, как старый подседельный конь, с которого наконец сняли поклажу. Будь рядом клеверное поле, я от души повалялся бы на нем. В сложившейся ситуации я просто заснул. При относительном штиле мореплавание всегда действует на меня усыпляюще, так же, как поезда, вьюги, определенная музыка и публичные обсуждения практически любых тем. Тело мое было разбито, так что, думаю, я задремал бы с блаженной улыбкой даже в окопе на передовой под огнем минометов и среди опускающегося сырым туманом иприта. Последним, что я четко осознал, было то, что славные, выдающиеся свершения меня в Арктике точно не ждут.

Несколько часов спустя – кто знает, сколько их прошло – на плечо мне легла рука, и давай трясти. Я попытался выплыть из забытья, но не смог понять, в какой стороне мое сознание. Наконец открыв глаз, я не мог определить, в каком времени и месте нахожусь. Все тело затекло, меня мутило.

– Так, так, сынок, вот ты наконец и проснулся, – проговорил тот же дружелюбный голос, который во сне на меня каркал.

Прищурившись, я разобрал морщинистое, седобородое лицо, которое мигало и то появлялось в моем поле зрения, то исчезало из него.

– Чарльз? – спросил я.

– Ну, конечно, Чарльз! – Макинтайр хрипло усмехнулся. – Кем же еще мне быть?!

Я огляделся по сторонам.

– Тапио?

– Вы пришвартовались здесь несколько часов назад. Ты же понимаешь, что попал в Лонгйир, да? Капитан того прекрасного судна любезно позволил тебе продолжить затянувшийся отдых и оставил на палубе. Дорогой Тапио потерял терпение и отправился по делам, передав мне просьбу тебя забрать. Я довольно долго пытался тебя разбудить. Я невероятно рад тебя видеть, хотя ты слегка исхудал. Боже, посмотри на свои сапоги! Теперь дай мне руку, и я помогу тебе